Рецепт на тот свет - Далия Трускиновская

— Герр Струве!

— Вместо вас будет… говорить супруга…

— Теодор Пауль! — крикнул Маликульмульк. — Сюда, скорее!

Вдвоем они отвели старого аптекаря в дальнюю комнату, уложили на диван, а Карл Готлиб принес еще каких-то пузырьков.

— Я все непременно передам его сиятельству, — повторял Маликульмульк. — Его сиятельство будет вам благодарен! Князь непременно поможет покончить с этим древним спором!

— Да, да… а я потолкую с Илишем… может, вместе мы еще что-то вспомним… Слава Богу, генерал-губернатор решил разобраться в этой истории и заступиться за тех, кто несправедливо обижен!.. Илиш, наверно, помнит больше, чем я, он моложе… Да он тогда и больше меня интересовался бальзамом Кунце. Так и скажите его сиятельству — рижские аптекари будут безмерно благодарны…

Наказав передать поклон Гринделю, Маликульмульк покинул аптеку Слона.

Когда он рассказал историю с бело-желтым бальзамом Голицыну, тот слушал внимательно, в соответствующих местах смеялся, а потом и произнес:

— Сия точка зрения — аптекарская. Производить обыкновенную настойку, пусть даже с целебными свойствами, под названием лекарства — придумано неплохо. Однако придется тебе, братец, и с Лелюхиными потолковать. Садись-ка в сани и дуй на тот берег, на Клюверсхольм. А в канцелярии и без тебя сегодня обойдутся.

— Я также уговорился, ваше сиятельство, с учителями Екатерининской школы, чтобы взяли дивовских внуков. Обещали найти дом, куда бы их устроить на полный пансион. И, ваше сиятельство, пожертвований просят. Сказывали, бывший генерал-губернатор самолично приходил, смотрел школу, чуть ли не на уроках сидел…

— С этим — к княгине! Пусть берет моих наследников и едет! И ей — развлечение, и детям — польза. Может, кого из тех учителей она к нам наймет. А то растут здоровые детины, а что у них в головах, кроме французского языка и твоей ненаглядной словесности, — одному Богу ведомо.

Маликульмульк пошел в княгинины комнаты.

Варвара Васильевна приняла его в своем будуаре, по-свойски. Она сидела в шлафроке, с распущенной рыжей косой чуть ли не до подколенок, а горничная Глашка медленно проводила по волосам сверху вниз большим роговым гребнем. Две придворные дамы, Прасковья Петровна с Натальей Борисовной, сидели тут же, рукодельничали и развлекали госпожу беседой. Екатерина Николаевна все еще была в немилости и отсиживалась в комнатушке, которую делила с Прасковьей Петровной.

— Волосы чесать — от головной боли помогает, — сказала княгиня. — Так-то сидишь, дремлешь, и легче делается.

Маликульмульк невольно залюбовался и вспомнил, что двадцать лет назад княгиня была одной из первых красавиц екатерининского двора. Но тогда эта грива была совершенно огненная, с годами волосы потускнели. Вдруг ему стало жаль, что он не видел эту женщину в пору ее яркого и, чего греха таить, скандального расцвета. Полюбить бы не мог, а вот поглядеть, хоть издали, как на совершенное создание Божье… если можно любить прекрасную музыку Моцарта без всякого вожделения, то отчего нельзя так же принимать красоту женщины — с радостью, но без волнения плоти?..

— Разумеется, я приму участие в сиротах, — сказала княгиня, выслушав его доклад. — И в школу, как сказал князь, поеду. Напротив Гостиного двора, говоришь? Ну так попытаюсь совместить приятное с полезным! И с душеспасительным — надо бы Благовещенский храм посетить. Когда соберусь — скажу тебе заранее, пошлешь курьера к тамошнему батюшке, что буду с детьми к нему обедать.

Такой обед означал, что за полдюжины тарелок со щами и столько же с кашей приход получит от Голицыных немалое пожертвование на нужды храма и богадельни.

— Ты в канцелярию? — спросила Варвара Васильевна.

— Нет, по поручению его сиятельства на Клюверсхольм.

— Нешто и мне велеть санки заложить, прокатиться?

Маликульмульк невольно усмехнулся, вспомнив погоню княгини за итальянскими певицами. Тогда ей пришлось ночевать в «Иерусалиме», но теперь-то вся застывшая Двина — одна сплошная дорога.

— Я, ваше сиятельство, схожу в Цитадель к Дивову, уговорюсь с ним насчет детишек, потом вернусь — и поедем.

— Ступай, Иван Андреич.

Дивова Маликульмульк отыскал в его владениях — в трехэтажном здании для подследственных арестантов. Это было нечто среднее между обыкновенной тюрьмой и работным домом: подследственные арестанты, которых тут держали, весь день проводили внизу, в мастерских, и лишь на ночь возвращались в свои спальни, мужские на втором этаже и женские на третьем. Петра Михайловича по распоряжению Голицына пристроили туда надзирателем и дали две крошечные комнатки на третьем этаже — все лучше, чем погибать голодной смертью на Родниковой улице.

Отставной бригадир выслушал канцелярского начальника без возражений. Пока не ушла Анна Дмитриевна, он и не знал, какой это труд — заниматься двумя бойкими мальчиками. Хотя к хозяйству он пристроил двух арестанток поприличнее, но воспитывать детей не мог и не умел.

— Когда ее сиятельство прикажет, я возьму Сашу с Митей в школу, чтобы их проэкзаменовали, — сказал Маликульмульк. — А до того вы распорядитесь, чтобы им приготовили все, что нужно: исподнее, чулки, постельное белье. Сводите их в баню, что ли…

— Да, разумеется, — ответил Дивов. — Премного благодарен их сиятельствам…

И покачал головой. Словно бы оплакивал свое бедственное положение — а слез не было и рыдать душа за шестьдесят с лишним лет не выучилась. Просто скорбь о мертвых сыновьях и о себе, что по недосмотру Божию исхитрился их пережить. Внукам в этом обществе покойников и старика места уже не находилось.

— Не было ли сведений об Анне Дмитриевне? — решился наконец спросить Маликульмульк.

— Нет.

С тем и пришлось уйти.

В замке он подождал, пока ее сиятельство соберется в дорогу. Поехали весело, двумя санями, с приживалками и детьми. Пока пересекали Двину, составили диспозицию. Княгиня еще не бывала в лелюхинских русских лавках, но полагала, что холсты и съестное там дешевле, чем в Гостином дворе. А когда приходится думать о целой дивизии дворни, то даже самая избалованная дама приучается считать копейки и даже переучивается на иные меры: в России ткань меряют аршинами, тут — локтями, а локоть — три четверти аршина, вот и мучайся, пока не привыкнешь. В Гостином дворе локоть бельевого полотна можно взять за четырнадцать фердингов, а на Клюверсхольме, поди, за тринадцать, а то и за двенадцать. Простыня — четыре локтя, простынь в хозяйство надо с полсотни… такая экономия и для княгини Голицыной не зазорна…

Клюверсхольм был островком длиной около версты, выше по течению, чем Рижский замок. Нельзя было проехать из Риги в Митаву, не пересекши его. Поскольку строились на Клюверсхольме, когда он еще не считался рижским предместьем, то дома стояли вольготно и в большинстве своем — деревянные. Многие из них, изобильно украшенные резьбой, напоминали маленькие дворцы. Но дворцы особой архитектуры — поскольку левый берег Двины был низким, то дважды в год его основательно заливало, и потому все, что только можно было, поднимали на сваи.