Большое Сердце - Жан-Кристоф Руфен

В тот момент, когда лодка вплыла в заросли камыша, стоявший в ней Элуа нагнулся и знаком велел нам молчать. Мы двигались по узкой полоске воды, окаймленной бархатистыми камышами, как вдруг до нас донеслись голоса. Элуа направил лодку к берегу. Мы спрыгнули на землю. Мне было приказано остаться на берегу охранять лодку. Вдалеке, за изгородью, виднелись лежащие на земле люди. Это явно были мародеры из бургундского войска. Человек десять – двенадцать лежали в тени вяза близ другого рукава реки, многие спали. Те, что бодрствовали, переговаривались между собой – это их хриплые голоса донеслись до нас. Солдаты расположились довольно далеко, на самом солнцепеке. Вокруг темного пятна погасшего костра в беспорядке валялись меховые одеяла, дорожные сумки, бурдюки и оружие. За вещами никто не следил. Элуа тихо отдал приказ троим самым низкорослым: подползти в траве к оружию и взять столько, сколько смогут утащить. Мальчишки повиновались. Незаметно подобравшись к мародерам, они бесшумно сгребли в охапки мечи и кинжалы. Они двинулись было назад, когда один из мародеров, пошатываясь, поднялся на ноги, чтобы облегчиться. Обнаружив воришек, он поднял тревогу. Услышав крик, Элуа драпанул первым, за ним двое его верных приятелей, не отходивших от него ни на шаг.

– Нас обнаружили! – крикнул он.

Элуа с двумя приятелями запрыгнул в лодку.

– Толкай! – приказал он мне.

– А остальные?

Стоя на берегу, я держал причальную веревку.

– Они вот-вот настигнут нас. Толкай немедленно!

Я не двинулся с места, он вырвал у меня веревку и, резко оттолкнувшись багром, направил барку в заросли камыша. Я услышал треск ломающихся стеблей: лодка удалялась от берега.

Несколько секунд спустя на берег примчались те трое. Они доблестно прихватили с собой кое-какие трофеи, добытые возле потухшего костра.

– А где лодка? – спросили они.

– Уплыла, – ответил я. – Там Элуа…

Сегодня я могу утверждать, что именно в тот момент определилась моя судьба. Мною овладело странное спокойствие. Любой, кто меня знал, не обнаружил бы никакой перемены в моем обычном мечтательно-флегматичном поведении. Но для меня все обстояло совсем иначе. Мечта нередко переносила меня в иные миры, но в ту минуту я прекрасно понимал, где именно нахожусь. Я остро сознавал сложившуюся ситуацию и оценивал, какая опасность грозит каждому из участников драмы. Благое умение ястребиным оком взглянуть на все с высоты птичьего полета позволило мне отчетливо увидеть проблему и ее решение. Мои растерянные, дрожащие спутники озирались кругом, не видя никакого выхода, и тут я совершенно спокойно сказал:

– Нужно идти туда.

Мы побежали по узкому берегу. До нас доносились протяжные крики. Солдаты были еще далеко. Им сперва надо было очнуться от сна, сообразить, что происходит, договориться между собой, к тому же наемники, вероятно, не все говорили на одном языке. Я отчетливо сознавал, что залог нашего спасения в том, что мы маленькие и юркие. Направившись со своей группой вдоль берега, я, как и предполагал, наткнулся на деревянный мосток, перекинутый через протоку. Это был просто кривой, уже прогнувшийся ствол дерева. Мы все четверо с легкостью проскочили на ту сторону. Мародерам придется труднее, а если нам чуть повезет, ствол может треснуть под кем-нибудь из них. Бегство продолжалось; к облегчению приятелей, я сбавил темп, сохраняя ритм. Ни в коем случае нельзя было выбиться из сил. Нам, быть может, предстояло длительное испытание, нужно было поберечь силы.

Опускаю подробности наших злоключений. Через полтора дня, вечером мы добрались до города; мы преодолевали каналы верхом на стволах поваленных деревьев, потом украли какую-то лодку, наткнулись на конный отряд. Уже в сумерках, исцарапанные колючками ежевики, оголодавшие, но гордые, мы явились домой. Я вел себя с неизменным спокойствием. Спутники беспрекословно следовали моим указаниям. Я настоял, чтобы они не бросали украденное оружие. В общем, мы не только спаслись, но и чувствовали себя победителями. Наши похождения наделали в городе немало шума. Все уже сочли, что мы погибли, поверив героическим россказням Элуа, умело расписавшего свои заслуги. Он утверждал, что следовал за нами, пытаясь удержать нас. «Я так хотел спасти их, но, увы…» – и тому подобное. Наше возвращение пролило свет на истинный ход событий. Элуа сурово наказали, более того, его авторитет рухнул. Он стал первым из многочисленных врагов, нажитых мною на протяжении жизни, – просто из-за того, что все увидели его слабость.

Родители так горевали, оплакивая мою смерть, что даже не стали бранить меня по возвращении. К тому же герцог прослышал, что нам удалось раздобыть оружие, и лично поздравил моего отца.

Спасенная троица упрочила мою репутацию. Приятели честно описали свою растерянность и мою прозорливость. Отныне, хоть я и вел себя как раньше, все стали воспринимать меня совершенно иначе, видя уже не мою мечтательность, а рассудительность, не застенчивость, а сдержанность, не нерешительность, но расчет. Я не стал опровергать такое мнение, восхищение и страх я воспринимал с тем же безразличием, с каким прежде сносил недоверие и презрение. Я сделал из этого полезные выводы. Поражение Элуа позволило мне понять, что, помимо физического превосходства, есть и другие возможности. Во время наших приключений я не отличался исключительной выносливостью. Много раз приятелям приходилось поддерживать меня или даже нести на себе. И все же я продолжал руководить ими. Они подчинялись мне, не оспаривая моих приказов. Итак, существует сила и власть, и эти две вещи не всегда совпадают. Не разделяя четко эти понятия, я тем не менее пошел чуть дальше, и мои представления привели меня в каком-то смысле на край пропасти. Если я во время этой рискованной авантюры и обрел власть, то благодаря духовному превосходству, а не особым познаниям. Я понятия не имел, где мы оказались, и опыта у меня не было – я никогда не попадал в подобную ситуацию. Мои решения не были следствием зрелых размышлений, разве что мы с самого начала двинулись по пути, недоступному для грузных солдат. Самое главное, я действовал по наитию, иными словами, находясь в привычном мне мире грез. Мечта не была полностью отделена от реальности. От такого вывода у меня закружилась голова, но на тот момент на этом все и кончилось.

В конце месяца заключили перемирие, и осада была снята. Город вздохнул спокойно. Жизнь могла войти в прежнее русло.

* * *

Война нас пощадила, но в других местах она продолжалась. Я понятия не имел, что это за другие города и, в частности, тот, который называли столицей. Париж представлялся мне средоточием страданий. Только и слышно было что об убийствах, расправах и голоде. Это проклятие я объяснял себе близостью обитавшего в столице безумного короля, который и вокруг себя сеял безумие.

Странно, но более точное представление о Париже дала мне моя мать, хотя это была робкая женщина, редко выходившая из дому и никогда не покидавшая свой город. Она была высокого роста и очень худая. Ненавидя сквозняки, холод и даже свет, она жила в нашем темном доме, круглый год поддерживая в комнатах огонь. Она не знала иной обстановки, кроме той, что царила в нашем узком, вытянутом вверх деревянном доме. Ее спальня располагалась на втором этаже. Она вставала довольно поздно и тщательно одевалась, прежде чем спуститься. Хлопоты по двору и на кухне занимали остаток утра. После обеда она нередко появлялась в мастерской отца и помогала ему вести счета. Затем, с приходом священника, она отправлялась к вечерней мессе в часовню, оборудованную на верхнем этаже, рядом с нашими комнатами. Дом был возведен по моде того времени: каждый следующий этаж шире предыдущего, так что самый верхний был и самым просторным.