Прощай, детка, прощай - Деннис Лихэйн

Я не хотел находить Аманду Маккриди. Хотел найти кого-нибудь другого. Но то ли оттого, что в последние несколько дней меня это дело зацепило, как и других жителей города, то ли оттого, что все это произошло по соседству, в нашем квартале, или просто потому, что слова «исчезновение» и «четырехлетней» не должны встречаться в одной и той же фразе, мы согласились через полчаса встретиться с Лайонелом и Беатрис Маккриди на квартире у Хелен.

— Так вы возьметесь за это дело? — спросила Беатрис.

Они с мужем поднялись, собираясь уходить.

— Мы должны это обсудить.

— Но…

— Миссис Маккриди, — сказала Энджи, — мы следуем заведенному порядку. Прежде чем на что-либо согласиться, мы должны взвесить все за и против. Что-то вроде производственного совещания.

Беатрис это явно не понравилось, но она понимала, что вряд ли может тут что-то поделать.

— Мы заглянем к Хелен через полчаса, — сказал я.

— Спасибо, — сказал Лайонел и потянул жену к двери.

— Да. Благодарю вас, — сказала Беатрис, но, как мне показалось, не вполне искренне.

Я подумал, что сейчас ее устроил бы лишь указ президента о розыске Аманды силами Национальной гвардии.

Мы прислушивались к затихающим шагам на лестнице колокольни, потом я смотрел из окна, как они вышли со школьного двора рядом с церковью и прошли к старенькому «додж-овену». Солнце ушло из моего окна на запад, небо в начале октября по-прежнему оставалось по-летнему белесым, но по нему уже плыли охристые разводы. С четвертого этажа донесся детский голос: «Винни, подожди! Винни!» — в нем угадывалось одиночество и незавершенность. Машина с супругами Маккриди выехала на проспект, развернулась, я смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду.

— Не знаю, — сказала Энджи, откинулась на спинку стула, положила ноги в кроссовках на стол и отбросила прядь волос со лба. — Просто не знаю, как тут быть.

Она была в черных лайкровых велосипедных шортах, свободной черной рубашке, надетой поверх белой майки. На черном красовалась белая надпись NIN,[1]а на спине — PRETTY НАТЕ MACHINE.[2]Эту рубашку она купила около восьми лет назад, но та до сих пор была как новая. Мы прожили с Энджи почти два года. Своему гардеробу она уделяла времени ничуть не больше, чем я своему, но мои рубашки через полчаса после того, как я их надевал, выглядели так, будто ими протирали движок автомобиля, а Энджи носила вещи годами, чуть ли не со школы, и все, чему положено быть белым, так и было белым. Женщины и их одежда часто поражали меня этими своими особенностями, и я решил, что это одна из тех загадок, которые мне не разгадать, например, что на самом деле случилось с Амелией Эрхарт[3]или куда делся колокол, когда-то висевший в нашем офисе.

— В каком смысле не знаешь, как быть?

— Исчез ребенок, мать не слишком озабочена поисками, напористая тетка…

— По-твоему, Беатрис слишком напориста?

— Как «свидетель Иеговы», одной ногой переступивший через порог твоей квартиры.

— Ну так она о племяннице беспокоится…

— Сочувствую ей. — Энджи пожала плечами. — Но этот ее напор мне все равно не нравится.

— М-да, способность противостоять напору — не самая твоя сильная черта.

Энджи швырнула в меня карандаш, я поискал глазами, чем бы бросить в нее в ответ.

— Все хиханьки да хаханьки, пока кто-то не останется без глаза, — проворчал я, ощупывая ногой пол под столом — вдруг карандаш завалялся.

— Ну что, дела у нас идут просто отлично, — сказала Энджи.

— Точно. — Карандаша ни под стулом, ни под столом не было.

— В этом году сделали больше, чем в прошлом.

— А ведь еще только октябрь. — Карандаша не оказалось ни в углублениях между половицами, ни под мини-холодильником. Может быть, он был уже там, где Амелия Эрхарт, Аманда Маккриди и колокол.

— Начало октября.

— Хочешь сказать, такое дело нам ни к чему?

— Слишком много мороки. Морока ни к чему.

Я смирился с тем, что карандаш не найти, и посмотрел в окно. Охристые разводы сгустились до кроваво-красных, белое небо, постепенно темнея, становилось голубым. В окне третьего этажа в доме напротив зажегся свет. Запах воздуха, проходившего через москитную сетку, напомнил о ранней юности и стикболе, о давно ушедшей беззаботности.

— У тебя есть возражения? — нарушила молчание Энджи.

Я пожал плечами.

— Говори сейчас же, а то схлопочешь.

Я обернулся и посмотрел на Энджи. Закатное солнце светило прямо в окно, и ее темные волосы отливали золотом. По опыту с другими женщинами я знал, что через некоторое время после сближения первым делом перестаешь замечать их красоту. Умом понимаешь, что она все та же, но ослабевает ее способность эмоционально переполнять и поражать тебя, доводить до опьянения. Однако до сих пор от одного только взгляда на Энджи сладкая боль растекается у меня в груди по нескольку раз на дню.

Энджи долго выдерживала мой взгляд.

— Я тоже тебя люблю, — сказала она.

— Да?

— Угу.

— И сильно?

— Когда как. — Она пожала плечами.

Мы сидели некоторое время молча. Взгляд Энджи, поблуждав по комнате, остановился на окне.

— Просто сомневаюсь, что именно сейчас нам нужен этот… бардак.

— Под бардаком имеется в виду?..

— Розыски пропавшего ребенка. Хуже того, бесследно исчезнувшего. — Она зажмурилась и втянула носом теплый воздух. — Мне нравится быть счастливой. — Энджи открыла глаза, но не отводила взгляд от окна. Ее подбородок слегка подрагивал. — Понимаешь?

Прошло полтора года с тех пор, как мы с Энджи довели до логического завершения то, что друзья называли романом и что тянулось больше десяти лет. И эти восемнадцать месяцев стали самыми прибыльными за всю историю нашего сыскного агентства.

Около двух лет назад мы закрыли или, лучше сказать, пережили дело Джерри Глинна. Первый за последние тридцать лет бостонский серийный убийца привлек к себе немало внимания, как и те, кому посчастливилось его поймать. Широкая слава — освещение в новостях по всей стране, нескончаемые перепечатки в таблоидах, две книги, написанные по следам событий, и слухи о том, что вот-вот должна выйти третья, — все это сделало нас с Энджи самыми известными детективами в городе.