Агата и тьма - Макс Аллан Коллинз

– У нее были кавалеры?

– Нет… бедняжечка! Она была стеснительной. Настоящая старая дева. Ну, она чуть подкрашивалась, вроде как чтобы выглядеть поприличнее.

– Может, у нее был один близкий джентльмен?

– Пока она тут жила – не было. Почти все свободное время проводила у себя в комнате, читала эти свои книжки по химии, небось.

– Могла ли она пойти куда-то по приглашению незнакомого мужчины?

– Мисс Гамильтон? Да никогда! Она даже не разговаривала с тем, кого ей не представили… Нечего тут марать доброе имя женщины! Ее схватил кто-то из этих америкашек, попомните мои слова! Если бы на улицах было больше копов, когда темно…

– Благодарю вас, мэм. Вы не знаете еще чего-то, что могло бы относиться к делу?

Крошечные глазенки стали еще меньше.

– Ну… при ней было немало денег.

Гриноу заинтересованно свел брови:

– Вот как?

– Ох, господи, да! Она со мной расплатилась наличными, как раз прошлым вечером: если зайдете к ней в комнату, то увидите, что вещи она уже собрала. Она сегодня должна была сесть на поезд до Гримсби.

– И она собиралась ехать с деньгами?

– Восемьдесят фунтов, вроде как. Я бы сказала, что это деньги. По мне – так просто целое состояние.

Значит, Эвелин Гамильтон убили не ради «нескольких шиллингов». Восемьдесят фунтов в военном Лондоне действительно были целым состоянием.

Затем инспектор опросил работников аптеки: управляющего и коллег покойной, подтвердивших характеристику хозяйки пансиона. Опрос знакомых и соседей по пансиону рисовал ту же картину: жертва была старой девой, учительницей – женщиной пристойной и сдержанной. Одна из приятельниц, правда, сказала, что несколько лет назад мисс Гамильтон встречалась с каким-то учителем той школы, где работала, и предположила, что на новом месте ей предстояло соединиться со своим старым ухажером.

Гриноу собирался это проверить.

Ближе к вечеру подтвердилось, что последний раз живой Эвелин Маргарет видели в рыбном ресторане в Марлибоне… если не считать ее убийцы. Кассир подтвердила, что заметила у женщины в сумочке пачку купюр.

Гриноу подумал, что она была достаточно привлекательной, чтобы заинтересовать насильника, но такое количество наличных могло заинтересовать любого преступника.

Мысленно он видел происходившее: во время затемнения привлекательная школьная учительница идет пешком из ресторана в свой пансион. По дороге какой-то мужчина пытается вырвать у нее сумочку, а когда она оказывает сопротивление, затаскивает в ближайшее бомбоубежище и заставляет замолчать.

Отнюдь не новый Джек-Потрошитель. Просто грабитель, зашедший слишком далеко.

Однако сбившаяся одежда и то, что преступник потратил время, сооружая кляп, указывали на его намерение не торопиться… и, возможно, удовлетворить себя с этой женщиной.

Что-то спугнуло нападающего: скорее всего кто-то еще шел в темноте – и тогда он задушил женщину и забрал ее восемьдесят фунтов, оставив ее там, мертвую, на засыпанном песком полу убежища.

А если убийце помешали, когда он намеревался овладеть учительницей… да, это тревожило Теда Гриноу больше всего.

Потому что преступники любят получать удовлетворение.

Здания больницы университетского колледжа на Гауэр-стрит в Блумсбери соединялись, образуя крест, однако это не мешало немцам ее бомбить – возможно, даже упрощало наведение на цель. Как бы то ни было, несколько строений были сильно разрушены авианалетами сорокового года, да и вокруг была масса пострадавших зданий; тем не менее сама больница оставалась более или менее цела, завалы давно разобрали, хотя восстановление продвигалось медленно.

Больничная аптека, в которой миссис Маллоуэн работала две полные смены и три половинки (часто вечерние), и еще по утрам через субботу, под бомбежки не попала и оставалась таким же упорядоченным ульем, каким была прежде. Она немного походила на деревенскую библиотеку, только полки была отведены не под книги, а под пилюли – и трудились в ней четыре аптекаря и один силихем-терьер.

Его белое тело, похожее на сардельку, легко умещалось под полками: пес был маленький, коротколапый, длинномордый и крепкозубый: бородатый пушистый ангелочек по кличке Джеймс, и принадлежал давнему секретарю миссис Маллоуэн Карло Фишеру. Порой ей казалось, что отсутствие Карло она ощущает так же остро, как отсутствие мистера Маллоуэна (что было сильным преувеличением)… как она думала… хотела думать. Карло работал на военном заводе и не мог держать Джеймса у себя. Так что на время миссис взяла песика.

В больнице Джеймс вел себя безукоризненно, жалоб на его поведение не было, а уборщица и провизоры, с которыми миссис Маллоуэн делила помещение, время от времени баловали его своим вниманием.

Все пятеро работников аптеки были женщинами – и миссис Маллоуэн была много старше остальных, хоть и самой неопытной – по крайней мере, она лишь недавно ознакомилась с современными лекарствами, общеукрепляющими средствами и мазями, которые теперь прописывались врачами. Заведовавшая аптекой серьезная стройная женщина в больших очках часто приостанавливалась, дабы убедиться, что миссис Маллоуэн «все поняла правильно».

Что в целом было просто смешно: работать в аптеке в эти дни было куда проще, чем в молодые годы миссис Маллоуэн. В современной аптеке большая часть пилюль, таблеток, порошков и прочего были в пузырьках, тюбиках и другой готовой упаковке, не требуя никаких навыков отмеривания или смешивания, прежде требовавшихся в этом деле: она действительно могла считать себя кем-то вроде библиотекаря лекарств.

Среди молодых женщин работавшая на добровольных началах миссис Маллоуэн чувствовала некую неловкость, даже стеснение. При этом она понимала (хотя и никогда бы не высказала этого вслух), что, когда была в их возрасте, чуть старше двадцати, ни в чем им не уступала.

Когда-то она была изящным созданием – высокой и стройной блондинкой с волнистыми волосами до пояса, нежной кожей, покатыми плечами, голубыми глазами, носиком с горбинкой и овальным лицом, отвечая всем канонам женской красоты того времени.

И, даже будучи замужем, тридцати с небольшим лет, она могла бы с ними соперничать.

Сейчас, в своем белом халате, она по-прежнему привлекала к себе внимание: выше молодых и пока еще не… слово это надвигалось медленно, но неотвратимо… толстая. Талия у нее исчезла, это так, и подбородков стало на один больше, чем необходимо, внушительная грудь, доставшаяся в наследство от матери, чуть обвисла, а золотящиеся светлые волосы стали седыми. Она стригла их коротко, так что шапочка завитков превосходно сочеталась с чертами, которые больше не радовали глаз (по ее мнению): только доброжелательный человек мог бы описать это лицо как «приятное».

Она смирилась со своим жребием, и в пятьдесят два года уже не считала себя «женщиной средних лет»: тогда ей пришлось бы жить до ста четырех, а этого ей не особо хотелось; тем не менее пугавший прежде возраст в полвека на самом деле казался неким освобождением. Она обрела новый вкус к жизни и повышенную чуткость, которую дают только годы. Оказалось, что от походов на киносеансы, в концерты и оперу она получает столько же удовольствия, сколько испытывала и в двадцать.