Рокировка - Светлана Бестужева-Лада

Единственное, что по-настоящему тяготило Вадима Сергеевича — установившаяся неестественная тишина в доме. Дни он проводил на работе, а вот вечера… Вечерами все чаще становилось тоскливо. Не спасал ни телевизор, ни чтение, ни даже новая игрушка — компьютер с играми. Раскладывать до бесконечности пасьянсы Вадим Сергеевич не мог, туповатые забавы с шариками-крестиками раздражали, а более сложные игры как-то не осваивались.

С друзьями же у Вадима Сергеевича всегда было, мягко говоря, сложно. Двух одноклассников, с которыми он был по-настоящему близок, давно разбросало по разным городам в противоположных концах России. Большинство однокурсников тоже разъехались в поисках удачи еще на заре так называемой «перестройки», а оставшиеся, за редким исключением, не могли простить процветающий бизнес человеку, ничем, казалось бы, от них не отличавшемуся.

Те же немногие, которым тоже удалось подняться, не понимали стремление весьма и весьма состоятельного человека оставаться как можно более незаметным. Ни загородного особняка, ни «крутой» иномарки, ни телохранителей, ни молодой любовницы. С Вадимом Сергеевичем невозможно было «закатиться» в какую-нибудь роскошную сауну, устроить «вечерок для своих» в дорогом закрытом ресторане, всласть погулять «на лоне природы». Как был скучным, практически непьющим «женатиком», так и остался, несмотря на преждевременное вдовство.

Фактически Вадим Сергеевич общался только с Алиной, когда той удавалось не просто забежать на часок-другой в будни, а выбраться на целый выходной день. Ее он возил за город, чтобы девочка подышала свежим воздухом, с ней смотрел тщательно выбранные фильмы на видео, с ней же беседовал — обо всем и ни о чем.

Так прошел год. В один из дней поздней слякотной осени отец Алины, как говорится в сводках происшествий, «ушел из дома и не вернулся». Просто — исчез где-то между своей работой — оптовым складом — и родной квартирой.

Это внезапное исчезновение опостылевшего вроде бы алкоголика и буяна странно подействовало на мать Алины: она слегла чуть ли не на месяц с диагнозом «острое нервное расстройство». А потом и вовсе угодила в стационар, правда, благодаря Вадиму Сергеевичу, платный и относительно комфортный, но… дурдом он дурдом и есть, живут там иногда долго, но выздоравливают крайне редко.

Красотка Аида, так и не сделавшая карьеру фотомодели и перешедшая от одного местного «авторитета» к другому, решила попытать счастья в столице, а стартовым капиталом для этого сделала… родительскую квартиру. При ее связях во вполне определенных кругах продать «по доверенности» пусть и запущенную, но двухкомнатную, в центре города квартиру особого труда не составило.

Алина вместе с матерью-инвалидом и находящимся в розыске отцом оказалась прописанной в половине деревянной хибары где-то на окраине города, куда ее и выбросили вместе с нехитрыми пожитками буквально на следующий день после продажи квартиры.

Вадим Сергеевич не успел вмешаться — так быстро все произошло, а когда хотел все-таки помочь, Алина умолила его этого не делать: «друзья» сестрицы были людьми незамысловатыми, и все проблемы решали одним-единственным способом — силовым.

Полгода длилось это мучение — попытка хоть как-то устроиться в развалюхе с печным отоплением и «удобствами» во дворе. От денежной помощи Вадима Сергеевича Алина категорически отказывалась, хотя он сто раз предлагал купить ей квартиру в любом районе.

— Почему, ну, почему ты такая упрямая? — спрашивал он будущую невестку при каждой встрече. — Мы ведь уже почти родственники. Хорошо, я куплю квартиру на имя Сергея, если ты такая уж щепетильная, запри свою избушку на курьих ножках и живи в нормальных условиях.

— Вот вернется Сережа, тогда и посмотрим, — отвечала Алина, не глядя на собеседника. — Я уже почти привыкла. И мама, кажется, поправляется, скоро ее выпишут…

— Ей тоже нужны человеческие условия…

— Хватит того, что вы платите за ее лечение.

— Я напишу Сергею.

— Это ничего не изменит.

Это действительно ничего не изменило. Сергей ответил, что Алина — самостоятельная и совершеннолетняя, что следует уважать имеющиеся у нее принципы, и вообще, жилье — это, конечно, важно, но не стоит возводить его в смысл жизни.

Чужие принципы Вадим Сергеевич, разумеется, уважал, но… Но считать Алину чужой уже не мог. И был уверен в том, что Инна обязательно поддержала бы его, что она нашла бы убедительные слова, уговорила бы юную гордячку… Если бы Инна была жива.

В годовщину ее смерти Вадим Сергеевич впервые отправился на кладбище, не считая тех, вымученных, визитов на девятый и сороковой дни. Отправился с тяжелым сердцем, предпочитая помнить жену живой и близкой, а не «чтить ее память», убирая могильный холмик и приводя в порядок памятник и ограду.

Памятник, вопреки всем обычаям, был установлен на сороковой день. Для него Вадим Сергеевич выбрал фотографию Инны, сделанную за неделю до рокового падения. Он сам сфотографировал ее на лоджии, превращенную в маленький садик, растрепанную, смеющуюся, с лейкой в руках. Такая красивая, такая счастливая, такая… живая. На простой плите из белого мрамора этот снимок выглядел кадром из какого-то фильма.

К огромному изумлению Вадима Сергеевича, ничего не пришлось приводить в порядок. Белоснежный памятник сиял чистотой, в цветничке перед ним среди густой и короткой зеленой травы яркими пятнышками были разбросаны маргаритки и еще какие-то цветочки, вокруг — ровный желтый песок, чугунная оградка и маленькая скамеечка внутри нее аккуратно покрашены…

— Самая присмотренная могилка на кладбище, — раздался за ним низкий, то ли мужской, то ли женский голос. — Уход за ней… как за актрисой какой.

Вадим Сергеевич резко обернулся. В нескольких шагах от него стояло существо, похоже, женского пола, в каких-то невообразимых лохмотьях, грязное и нечесаное. Больше всего Вадима Сергеевича поразили глаза этого существа — большие, ярко-голубые и очень осмысленные.

— Дочка тут ее приходит, — продолжила бомжиха. — Хорошая девочка, добрая, наверное, мать так воспитала, сразу видно. И уберет все, и камешек вымоет, и свечку поставит, и помолится, и мне, грешной, обязательно что-нибудь подаст. Хотя сразу видно — не из богатеньких, сама копейки считает.

Вадим Сергеевич машинально вынул из кармана какие-то деньги и протянул бомжихе. Купюры мгновенно исчезли в ее лохмотьях.

— Дай тебе Бог здоровья, миленький, — пробормотала она. — Сестра тут твоя, что ли?

— Жена… — с трудом проговорил Вадим Сергеевич.

— Ишь ты, горе, какое! А кольцо, однако, на правой руке носишь… Она для тебя еще живая, правда? Молчи, сама вижу. А дочка у вас хорошая, замечательная дочка…

Вадим Сергеевич молча кивнул. Дочка… Значит, Алина постоянно ездит сюда, вот уже год. И ведь ни словечком ни обмолвилась, ничего не рассказала. Другая бы на ее месте обязательно похвасталась: вот, мол, не забываю я тетю Инну, помню добро ее, за могилкой ухаживаю. Другая бы… А Алина — не такая, она совсем, совсем не такая…