Кэндлстон - пожиратель света - Брайан Дэвис

— Попытаюсь. У мистера Хэтфилда нет телефона, так что я не могу позвонить ему и узнать, дома он или нет.

В комнату танцующим шагом вошел Уолтер, делая вид, что держит в руках телефон, и гнусавя тонким голосом, в подражание жителю гор:

— Алле? Девушка, под каким номером проживает Арло Хэтфилд? Какой город? Чертигдевиль. Знаете, поворотя из чащи направо. Ага, у меня для него картинка. Читать-то он не умеет, так я ему картинку нарисовал.

Уолтер загоготал. Бонни зажала рот рукой и покраснела как рак. Глядя на нее, Билли тоже еле сдерживал смех, хрюкая и раздувая щеки.

Уолтер опять загнусавил:

— Не, нету у него телефона. Да на кой мне его телефон? Разве по телефону картинки посылают? Вы что — меня за дурака считаете?

Билли выхватил у Уолтера воображаемую трубку и поднес ее к уху.

— Прошу прощения, мэм. У него сегодня обострение. Сейчас мы быстренько сплавим его в комнату электрошока.

Бонни сложила руки на груди, закрыла глаза и вздернула нос с притворно-снобистским видом. Ее губы дрожали то ли от негодования, то ли от сдерживаемого смеха.

— Что ж, пока вы, гм, джентльмены, решаете, у кого из вас обострение, я отправляюсь в свою комнату писать сочинение. Предлагаю вам заняться тем же самым. Сегодня уже суббота, а сочинение задали на понедельник.

Вид у нее был суровый, как у строгой учительницы, но долго она не выдержала, расхохоталась и выбежала из комнаты.

Бонни щелкнула выключателем настольной лампы. Поскольку мать Билли до сих пор не вернулась с работы, каждый ужинал сам по себе. Принесенные с кухни сэндвич и салат Бонни поставила на промокашку, а рядом высокий бокал с водой. Хотя время было позднее, Бонни не снимала рюкзака, предпочитая скорее терпеть неудобство, чем рисковать, что кто-нибудь заглянет к ней в комнату и увидит, что она сидит на стуле, как гигантская летучая мышь.

Скинув носки и туфли и переодевшись в удобный спортивный костюм, она села к столу и выбрала мягкий фломастер из своей коллекции маркеров, которые держала в среднем ящике. Прежде чем начать, она взглянула на настенный календарь, висевший прямо перед ней, и аккуратно зачеркнула текущий день, вторую субботу января. Следующая клеточка — воскресенье — была уже занята. Там торчала веселая рожица в окружении наклеенных розовых и желтых цветочков. Подпись внизу гласила: «День удочерения!»

Бонни положила фломастер обратно в ящик и вынула толстую тетрадь, скрепленную тремя пружинами. Первая сотня страниц была исписана ее плавным почерком — дневниковые записи, кое-какие письменные задания, а также много сказок и стихов. Билли и Уолтер писали свои сочинения на компьютере, но Бонни любила, когда шуршит ручка, без помех переводя ее мысли на бумагу. Почерк отражал ее настроение: когда она тревожилась, у нее выходили темные буквы с нажимом, радость скакала по странице в виде летучих завитков и островерхих «м». Бумага передавала ее красноречие в сто раз лучше, чем любой компьютер. Стук клавиш был ей не по сердцу. Компьютеры производили слишком много шума, тем самым отвлекая, не давая сосредоточиться, что так необходимо для серьезной работы. Нет, гораздо приятнее плавное скольжение красивой серебристой ручки по хрустящей белой бумаге.

Сочинение называлось «Подсчитывая цену». Чем дальше Бонни писала, тем кривее ложились строчки, соскакивая с линеек. От усталости она то и дело зачеркивала и переписывала, покрывая бумагу черными кляксами. Ужин стоял почти нетронутый. Глаза слипались. Она выглянула в окно на густеющий туман. Промелькнул ясный ветреный вечер, и прохладное одеяло сырого горного воздуха плотно окутало долину. Зимнее солнце зашло рано, а мгла поглотила остатки сумерек. В спустившейся темноте даже фонарь на крыльце выглядел размытым пятном.

Веки у Бонни, словно налитые свинцом, опускались. Но она резко вздернула голову и широко распахнула глаза, когда до нее долетел далекий голос. Кто-то звал ее по имени. Протяжный звук замер умирающим эхом. Он был ласковый, но все же настойчивый, как звон колокольчика в любящей руке, зовущего ее на обед из поля, куда она ушла и заигралась. Или как будто ветер подхватил этот призыв и донес его обрывки до ее ушей, искаженные, но все же такие знакомые — мамин голос.

Бонни огляделась. В комнате никого не было.

За последние недели она несколько раз слышала этот голос, но думала, что это капризы ее воображения. Она так истосковалась по маме, что временами ей начинало казаться, будто та где-то рядом, в соседней комнате стелит ей постель, или готовит обед на кухне, или сидит в кресле-качалке с книгой в руках, чтобы прочитать ей на ночь сказку. Вот только от этого голоса, хотя он и походил на мамин, веяло каким-то могильным холодом.

Понимая, что за столом она просто уснет, Бонни встала и открыла окно. Туман прокрался в комнату, потянул к ней свои холодные пальцы, дыша в лицо промозглой сыростью. В воздухе висел слабый запах древесного дыма, верный знак, что с гор уже потянуло свежестью и вскоре туман рассеется.

Сонливость как рукой сняло. Несмотря на темноту, летать было пока рано. Обычно Бонни ждала ночи, чтобы все уснули, но сегодня ее скроет туман. Она выбралась из окна на крышу — трюк, отработанный за последние недели до совершенства. Поскольку ее спальня на втором этаже была единственной комнатой в доме, окна которой выходили на задний двор, она идеально подходила для тайного вылета.

Бонни набрала в легкие сырого холодного воздуха, огляделась, чтобы убедиться, что никто не подсматривает, и раскрыла рюкзак, позволив ему болтаться, пока ее гибкие крылья сами его не сбросят. Как только драконьи крылья освободились, они раскрылись у нее за спиной, в два раза превосходя длину ее тела. Ночные прогулки по крыше были временем уединения, неспешного созерцания и молитв. Бонни села, подтянув колени к подбородку, и залюбовалась окружающим. Ей было радостно видеть, как верхние ветви деревьев пьют серый парящий туман.

В темноте, объявшей ее тело, она вспоминала знакомые стихи. Особенно ей нравились строчки одного Давидова псалма, положенные на мелодию, которую она придумала сама во время одного из своих ночных бдений на крыше:

Куда пойду от Духа Твоего, и от лица Твоего куда убегу?

Взойду ли на небо, Ты там, сойду ли в преисподнюю, и там Ты.

Возьму ли крылья зари и переселюсь на край моря:

И там рука Твоя поведет меня, и удержит меня десница Твоя.

Скажу ли; «Может быть, тьма скроет меня, и свет вокруг меня сделается ночью».

Но и тьма не затмит от Тебя, и ночь светла, как день: как тьма, так и свет.[1]

Издав долгий удовлетворенный вздох, Бонни поднялась и взобралась на конек крыши. Опыт полетов подсказывал ей, что туман часто ложится тонким слоем. Она надеялась, что ей удастся подняться выше, чтобы увидеть свет луны и звезд. Мощно взмахнув крыльями и подпрыгнув, она взмыла вверх и стала подниматься почти вертикально, чувствуя сырость на лице и волосах. Она рвалась все выше, бия крыльями в холодном воздухе и наблюдая, но пелена вокруг была слишком густая, и летать так было опасно.