Кэндлстон - пожиратель света - Брайан Дэвис

Настороженность Бонни начала испаряться. Ей так хотелось верить, что мама жива! А еще хотелось настоящую семью, нормального отца, который не относился бы к ней как к научному эксперименту. Но этого просто не могло быть. Она не могла доверять этому человеку, этому чудовищу, которого привыкла презирать. За многие месяцы она привыкла считать его виновным в смерти матери. Разве он не использовал их в качестве лабораторных крыс? Разве не он привел убийц к ним в дом? Может быть, он снова обманывает ее, чтобы заманить в свою лабораторию или толкнуть в когти убийцам?

Отец протянул руку.

— Твоя мать зовет тебя, даже находясь в коме. Может быть, если ты откликнешься, она наконец очнется.

У Бонни затряслись руки. Да, она слышала этот зов! Сколько раз она его слышала! Ноги ее подкосились, горячие слезы смешались с туманной росой на ее щеках.

— Я… я не знаю, что и думать, — сдавленно всхлипнула она, — я не знаю, чему верить.

Отец кивнул, сочувственно вздыхая:

— Понимаю, что ты не доверяешь мне. И я тебя не виню. Мне самому этот Девин показался подозрительным, когда он начал расспрашивать о твоей матери. Но о тебе я ему ничего не говорил.

Бонни провела по лицу костяшками пальцев, вытирая слезы.

— Когда же ты познакомился с Девином?

— Довольно давно. Он интересовался моими исследованиями в области ДНК, и у него были приличные знания, так что я даже пригласил его какое-то время поработать вместе. Поскольку ДНК дракона и человека схожи, работа была нелегкой. Я подумал, что наш совместный опыт поможет мне добиться поставленных целей, и потому познакомил его с моей теорией антрозилов. Когда он узнал, что я использую кровь дракона, он потребовал, чтобы я рассказал ему, где я ее беру. Я не хотел говорить, но он так докучал мне вопросами, что я кое-что рассказал. Так он вышел на твою мать. — Отец неловко помялся. — Я только рад, что моя ошибка не привела к трагедии.

Он протянул Бонни руку. Его пальцы дрожали.

— Идем со мной, — сказал он чуть не плача, — может быть, нам вместе удастся победить это зло. Сам я не смог. А у тебя, может быть, получится пробудить ее к жизни.

Бонни безмолвно разглядывала его руку. Руку, которой она так долго боялась. Теперь эта рука тянулась к ней, чтобы увести неизвестно куда от жизни, которую она успела полюбить. Как она могла ему доверять? Наверное, это все ложь, хитрая уловка, чтобы заманить ее обратно в жуткую лабораторию и колоть иголками, раз за разом вытягивая кровь? Но как она могла не пойти? Если есть хоть малейший шанс, что отец говорит правду, что мама и вправду жива и она может ей помочь, разве может она отказаться? Разве это не стоит риска?

Бонни протянула ему руку. Во время их схватки рукав съехал к плечу, и теперь ее рука была облеплена грязью и травой. Когда свет уличного фонаря упал на ее голое предплечье, в глаза ей бросилась россыпь маленьких шрамов от проколов в локтевой впадине.

Отец потянулся к ней, но она вдруг отдернула руку, отступила назад и тихо произнесла:

— Нет.

— Но…

Бонни сделала еще один шаг назад и повторила, уже тверже:

— Нет! Я не могу!

И с этими словами она взвилась в воздух, громко хлопая крыльями.

Его голос, глухой и искаженный в тумане, понесся ей вслед:

— Я вернусь утром. Подумай об этом. Ты последняя надежда своей матери.

Бонни нашла крышу и мягко приземлилась рядом со своим рюкзаком. Она схватила его и стала торопливо надевать, тяжело дыша и всхлипывая. Затянув все ремни, она пробралась обратно в окно и вытерла лицо бумажной салфеткой. Пытаясь успокоиться, огляделась.

Что же делать дальше? Кто ей теперь мог бы помочь? Теперь, когда явился ее законный отец, чтобы вернуть ее домой. Ей еще не было и шестнадцати, она не имела права объявить себя совершеннолетней.

Мучительные воспоминания — яркие и подробные — снова настигли ее: взгляд матери и глубокая рубленая рана в ее животе, ее последние слова, захлебнувшиеся в крови, и недели одиноких скитаний из дома в дом в поисках того, кто захотел бы удочерить испуганную сироту, скрывающую страшные тайны.

— Не позволяй им… тебя найти, — успела сказать мама перед смертью. — Есть еще один дракон… Разыщи его. Не возвращайся сюда, пока я не позову тебя. — Собрав последние силы, она выкрикнула: — Беги, дитя! Ты знаешь, куда бежать!

Затем она издала последний вздох и затихла. А Бонни бросилась бежать и бежала, несмотря на слезы и ужасную боль, не оглядываясь и не останавливаясь. В последние недели, что она провела в доме пригревшего ее семейства Фоли, у нее было чувство, что она, наконец, нашла приют, но преследовавшие ее демоны нагнали ее, и их темные тени легли на ее порог.

Бонни повторила про себя мамин наказ: «Не возвращайся сюда, пока я тебя не позову». А теперь мама звала ее, как, по крайней мере, уверял отец. Да Бонни и сама слышала этот зов, глубоким эхом отдававшийся в душе голос, который она приняла за каприз своего воображения. Она чувствовала, что этот призрачный голос неудержимо влечет ее к себе, любящий, молящий о доверии. Но отчего она должна была ему доверять? Отец много раз обманывал их, притворяясь любящим семьянином, а сам тем временем водил шашни с дьяволом. Почему она должна ему верить сейчас? Но что, если на этот раз он не обманывает? Я должна ей помочь! У меня нет выбора. Я не могу просто взять и забыть об этом!

При мысли о бегстве Бонни стало темно и одиноко, как бывало в каком-нибудь приемном доме, и она устыдилась своей трусости, как будто бросила родную мать в беде. Принять решение было трудно, да и совета спросить не у кого. Ни один человек на земле не мог бы понять ее чувств.

Взгляд ее случайно упал на плакат, помогавший ей не раз в прошлом, рисунок девочки-ангела, молящейся на коленях у кровати. Глаза малышки были возведены к небу, а надпись под рисунком гласила: «Надейся на Господа всем сердцем твоим и не полагайся на разум твой. Во всех путях твоих познавай Его, и Он направит стези твои».[2]Бонни и сама часто молилась, стоя на коленях, но в этот раз она как никогда всем сердцем предалась молитве. Ей не оставалось ничего другого, поскольку на свой разум полагаться она не могла.

Опустившись на колени, она положила руки на кровать и громко расплакалась. Рюкзак надежно скрывал ее крылья, и можно было не опасаться, что кто-то внезапно войдет и увидит их. Она просто взывала к Господу, не сдерживая ни слов, струящихся из ее сознания, ни чувств, изливающихся в душераздирающих всхлипах.

«Чаша мудрости моей иссякла, Господи, опустела и высохла. Сердце мое страждет. Сами кости изнемогают под бременем, душа моя тщится во тьме, точно в одинокой черной могиле».

Она долго молилась, и свойственное ей от природы красноречие не покидало ее, будучи свидетельством ее происхождения и зрелости. Ей стало легче и теплее, как будто утешение божественной любви теплым одеялом обернуло ее стынущую душу. Ей случалось преодолевать и более тяжелые испытания. Она преодолеет и это. И хотя в ее страждущее сердце лился духовный бальзам, она еще долго плакала, но уже от облегчения, удовлетворения и очищения, от радости, что пребывает в руках своего небесного создателя.