Бунт османской Золушки - Наталья Вячеславовна Андреева

Девширме…

Господи, как это пережить? Как?!!

Четыре года спустя

В спальне у падишаха стоял удушливо-мускусный запах. Он витал во всех коридорах и галереях похожего на запутанный лабиринт огромного гарема, в убогих комнатах для рабов и в роскошных покоях у фавориток, в общей спальне многочисленных султанских наложниц и там, где жили неприкасаемые, его жены, оседая на плотных, непроницаемых для солнца занавесях и мягких ворсистых коврах. Вился из окон, мешаясь с ароматом цветущего сада, и даже в просторном дворе валиде, всесильной матери султана, никуда от него было не деться.

Но особенно густым и стойким этот запах был там, куда мечтали попасть сотни томящихся за толстыми стенами красавиц. Там, откуда путь лежал к несметному богатству и безграничной власти. Сам этот запах был запахом денег, их ежедневно сжигалось несметно, улетало в воздух, но такова была воля падишаха. Султан Ибрагим повсюду велел поставить курильницы, и жгли в них одну-единственную серую амбру. Пряный и сладкий одновременно, опьяняющий и возбуждающий, ее аромат вводил в транс не только самого султана. Казалось, все вокруг находились под гипнозом. И безумствовали, забыв о приличиях.

Сегодня снова был черный день. У султана случился очередной приступ. Валиде, всесильная Кёсем-султан, была изгнана из покоев сына. Ибрагим метался на ложе, ревя как зверь. Ему снова чудились кошачьи шаги палачей, и шелковый шнур впивался в нежную кожу султанской шеи, под самый кадык. Ибрагим хрипел и задыхался, сучил ногами и молотил руками по шелковому покрывалу:

– Джинджи!!! Пусть он придет! Где мой наставник?! Джинджи-и… сюда-а… – молил падишах.

Кёсем-султан кусала губы от злости. Влияние Джинджи-ходжи, которого Кёсем сама когда-то привела во дворец, отчаявшись приобщить единственного оставшегося в живых сына к обществу женщин, чтобы заполучить наследника великой династии, неумолимо росло с каждым днем. Казалось, вся султанская казна постепенно перетекает в бездонные карманы этого то ли святого, раз он ходжа, то ли мага, обладающего гипнозом. Джинджи-ходжа – злой гений, без которого султан Ибрагим не садился теперь в карету и не выходил даже в сад, на прогулку.

– Валиде, как быть? – угодливо склонился перед Кёсем-султан кизляр-ага, глава всех евнухов и второй человек в гареме. – Повелителя опять мучают головные боли. У него припадок, – и черный как ночь великан понизил голос до шепота.

– Хорошо. Позовите Джинджи-ходжу, – сдалась валиде.

Высокий красивый ичоглан, любимец Ибрагима среди пажей, кинулся седлать коня. Джинджи-ходжу на днях изгнали из дворца. Он уезжал с надменной улыбкой. Ичоглан был уверен, что долго ему искать наставника султана не придется. Возможно, сам ходжа и наслал сегодня черное колдовство, чтобы Повелителю вновь почудились шаги палачей и к нему вернулись бы детские страхи.

– Следи в оба, понял? – велела пажу валиде, когда Джинджи-ходжа вошел в покои стонущего султана Ибрагима. – Я хочу знать, что он там делает, этот колдун.

Ичоглан незаметно скользнул в султанские покои. В одной из четырех огромных комнат стояло необъятное ложе, на котором навзничь лежал падишах. Ичоглан не стал туда входить, затаился в смежной комнате, кабинете. Ибрагим нуждался в любимом паже всегда, когда бодрствовал. И только ночью, пока султан развлекался с наложницей, у его ложа стояли черные служанки-эфиопки, держа горящие факелы. Ибрагим не выносил одиночества. Это была одна из его странностей.

Падишах наелся им досыта, пока жил взаперти, в Кафесе. Стоило Ибрагиму остаться одному, как он тут же думал о заговоре, который зреет за закрытыми дверями. И боялся, что его убьют. Толпящиеся вокруг слуги успокаивали Ибрагима: значит, он еще султан, коль все ищут его внимания. И еще он не выносил темноты, требуя яркого света и ночью. Однажды с рабыни, которая заснула и не уследила за факелами в султанской спальне, сняли кожу кнутом, заживо. Несчастная умерла не сразу, пытку то и дело останавливали, чтобы привести девушку в сознание, и от ее криков леденели все, кто жил в гареме. Ибрагим заставил и наложниц, и слуг если не смотреть, то слушать, открыв все окна во двор, где истязали эфиопку. Евнухи зорко следили за тем, чтобы девушки от них не отходили, пока длилась казнь.

Сам Ибрагим стоял на балконе и упивался этими криками. Его ужас был неописуем, когда он проснулся ночью в полной темноте. Будто в могиле. Его парализовало от страха, какое-то время султан и впрямь не мог дышать, и теперь Ибрагим нуждался в знаках своей безграничной власти. Поэтому он и заставил весь гарем смотреть на пытку.

С того дня черные служанки, похожие на тени, не покидали его покоев и ночью, то и дело меняя факелы. Ведь все рабыни были частью гарема. Так чего и кого стесняться?

Но днем их заменяли пажи. Их было много, человек сто, все они проходили обучение во дворце Топкапы, здесь же и жили, из них готовили дворцовую челядь. Вся османская знать мечтала, чтобы среди пажей были их дети, но проникали в Топкапы и безродные, взятые по девширме.

Любимец Ибрагима пользовался особыми привилегиями. Именно он передавал всей остальной челяди распоряжения повелителя, который выделял этого ичоглана среди всех своих слуг за отменную память и сообразительность. Поэтому на пажа давно уже перестали обращать внимание. Он стал тенью повелителя, его устами, а за пределами султанских покоев ушами и глазами падишаха.

Ичоглан, стараясь быть незаметным, внимательно следил за всеми действиями колдуна. И увидел, как Джинджи-ходжа развязывает свой мешочек.

– Что стоишь, ичоглан? – резко обернулся вдруг ходжа. Паж вздрогнул: у него глаза на спине, у этого черного колдуна! – Принеси кипяток!

– Какой чай прикажете заварить? – угодливо склонился юноша.

– Я сам! Принеси кипяток и отойди!

Ичоглан, слившись с тяжелой, сплошь расшитой золотом парчовой занавесью, жадно смотрел, как колдун кладет на крышечку заварочного чайника кусочек все той же серой амбры и льет через него кипяток. А в чайнике лежат какие-то травы, которые ходжа достал из своего заветного мешочка. Поплыл дурманящий запах, и паж невольно закрылся рукавом кафтана. Джинджи-ходжа поднес дымящуюся чашку к губам Повелителя. Когда султан выпил дурманящее зелье, ходжа достал веревку. Юноша принюхался: пахнуло чем-то горьким, вроде бы полынью.

Султан затих, а колдун, выпив зелья из того же чайника, вошел в транс и, раскачиваясь, принялся завязывать на веревке узлы и над каждым читать заклинание:

      С первым узелком мое заклинание начинается…

      Со вторым узелком оно сбывается…

      С третьим узелком магия освобождается…

      С четвертым узелком заклинание закрепляется…

      С пятым узелком оно прорастает в плоть…

      С шестым узелком к небу летит мое слово…