Колыбельная Аушвица. Мы перестаем существовать, когда не остается никого, кто нас любит - Марио Эскобар

препятствия и предрассудки окружающего нас мира. Естественно, после свадьбы нам пришлось многое пережить. С одной стороны, законы против цыган были очень строгими, да и цыгане не одобряли смешанных браков. Один из пасторов попытался отговорить нас от брака, называя его «противоестественным союзом», но мы, несмотря ни на что, были счастливы и никого не слушали.

Теперь все эти воспоминания и былые трудности казались мне неимоверно далекими, всего лишь каплей в той глубокой, ужасающей бездне, в которую мы погружались.

На следующее утро мы остановились на несколько часов на станции под названием Прушкув, что подтвердило наши догадки о том, что нас везут в Польшу. К тому времени нас уже сводили с ума жажда и вонь от рвоты, мочи и фекалий. Дышать в вагоне было почти невозможно. Когда в единственное крошечное окошко вагона заглянул солдат СС, люди стали умолять его дать им воды и еды.

Но он, направив в окно свой «люгер», закричал:

– Давайте все ценное, что у вас есть с собой!

Иоганн помог другим собрать наручные часы, кольца и другие украшения. В обмен солдат принес ведро воды. Всего лишь одно ведро – ничтожно мало для почти ста человек. Каждому досталось лишь по глотку теплой, пахнущей тиной воды. Когда очередь дошла до нас, первой несколько крошечных глотков сделала Адалия, за ней последовали близнецы и Отис.

Блаз посмотрел на меня, проведя языком по пересохшим губам, и передал мне ведро, не выпив. Он понимал, что вода гораздо нужнее больным и малышам. На глазах у меня выступили слезы; его мужество поразило меня: он решил терпеть жажду, чтобы ее могли утолить другие люди.

К полудню второго дня у нескольких детей в вагоне поднялась температура, а некоторые пожилые пассажиры выглядели серьезно больными. Мы ехали уже полтора дня почти без еды и воды и почти без сна. Вторая ночь была еще хуже первой. У пожилого мужчины случился сердечный приступ, и он упал прямо рядом с нами. И мы ничем не могли ему помочь. Мужчины перенесли его в угол вагона, где уже лежало несколько трупов.

– Сколько нам еще ехать? – спросила я Иоганна.

– Не думаю, что так уж долго. Лагерь должен находиться где-то в Польше. Поскольку идет война, у них должны там располагаться лагеря для пленных, – сказал Иоганн.

Я надеялась, что он прав и что наша поездка близка к завершению. Ведь, будучи медсестрой, я знала, что через два-три дня без еды и воды начнут массово умирать дети, потом пожилые и слабые взрослые. У нас оставался всего один день, чтобы продержаться в этих ужасных условиях.

Наше нынешнее бедственное положение заставило меня вспомнить наш первый дом. После свадьбы мы переехали на окраину города, к тетке и дяде Иоганна, разрешившим нам спать в маленькой, сырой комнатушке. Но мы были настолько счастливы просто находиться вместе, что почти все ночи напролет смеялись, накрывшись одеялом, стараясь не беспокоить старших. Однажды, когда Иоганн ушел, его тетя набросилась на меня, обвинив меня в том, что я ничего не делаю по дому. Покончив с оскорблениями, она вытолкала меня из дома. На улице был безумный снегопад. Я сидела на чемоданах, промокшая и дрожащая, и ждала возвращения Иоганна.

Увидев меня, он тут же подбежал ко мне, обнял и попытался передать мне все тепло своего тела. Ту ночь мы провели в дешевой гостинице, а на следующий день нашли небольшой дом с кухней и крошечной ванной. Через две недели Иоганн получил место в консерватории, и понемногу наши дела пошли в гору.

Третий день нашего путешествия выдался особенно холодным. Мы надели на себя все, что только можно, но стены в вагоне для перевозки скота не могли защитить людей от пронизывающего ветра. На очередной остановке тот же солдат, что и накануне, снова предложил нам немного воды в обмен на драгоценности и ценные вещи. На какое-то время мы уняли жажду, но затем она стала еще непереносимее. К тому моменту уже пять человек упали в обморок, но самое печальное было то, что на руках у своей молодой матери Алисы скончался младенец. Ее родственники уговаривали положить безжизненное тельце сына к другим трупам, но Алиса отказывалась верить, что ее малыш умер и продолжала укачивать его и вполголоса пела ему колыбельные. Я боялась, что через час, два или через день тоже могу оказаться на ее месте, и при мысли об этом мое сердце разрывалось. Я вспоминала все счастливые проведенные вместе с детьми дни и не могла осознать всю реальность происходящего. Мои дети были совершенно невинны. Единственным их преступлением было то, что их отец – цыган. Эта война сводила с ума весь мир.

Снова наступила ночь. Дети рядом со мной лежали совершенно неподвижно. У бедняжек не осталось сил. Усталость, жажда и голод грозили в любую минуту потушить их жизни, как дрожащее на ветру пламя свечей. Иоганн держал Адалию на руках – вялую, с сухой от обезвоживания кожей. Единственное, что она хотела – спать, спать и спать.

Я пробралась к деревянным стенам вагона и постаралась рассмотреть что-нибудь сквозь щели. Моему взору предстал огромный вокзал с высокой башней. Затем мы снова тронулись, и вдоль железной дороги потянулся длинный забор из колючей проволоки. Мощные прожекторы освещали территорию за ним. Это был лагерь – огромный и ужасный, но, по крайней мере, предоставляющий какую-то надежду на то, что мы наконец-то выберемся из этого адского вагона.

Когда поезд остановился, люди заволновались и начали готовится к выходу, но прошло четыре часа, а к нашему вагону так никто и не подошел. Измученные, все легли на пол и свернулись калачиком, стараясь держаться как можно дальше от трупов и пытаясь хотя бы немного поспать. Рядом с трупами оставалась только мать умершего ребенка, как будто смирившись с тем, что и ее скоро унесет тьма.

Моя семья спала крепко, словно подойдя к самой грани небытия, а я тихо плакала, ощущая себя виноватой. Виноватой за то, что не догадалась заранее, к чему приведет все это нацистское безумие. Нам нужно было бежать в Испанию или в Америку, постараться оказаться как можно дальше от овладевшего нашей страной и почти всей Европой сумасшествия. Я надеялась, что люди однажды очнутся и увидят, что представляют собой Гитлер и его приспешники, но никто не очнулся. Все соглашались с его фанатичными бреднями, превращающими мир в голодный и воюющий ад.

На рассвете нас разбудил лай собак и топот ног по гравию вдоль железной дороги. Дверь