Новые странствия Салли Джонс - Якоб Вегелиус

Контора директора Брокдорффа располагалась в одной из повозок. Директор был маленький худой человек с прямым масляным пробором и вощеной козлиной бородкой, в длинных кальсонах на помочах и заляпанной ночной сорочке.

– Ага, вот и чудо-обезьяна, – сказал он, увидев меня. – Превосходно, Дженкинс. И как вы разделите обязанности?

– Я возьму смену с двенадцати до семи, а там меня сменит Салли Джонс и будет работать до закрытия.

Директор Брокдорфф выудил из нагрудного карману пачку купюр и отслюнявил несколько штук.

– Твое жалованье – шесть эскудо в день. Здесь двадцать четыре эскудо. Через восемь дней, в субботу, получишь ровно столько же. Это будет твой последний рабочий день. В воскресенье мы снимаемся с места.

Я взяла купюры. Сумма была мизерная, но все же немного больше, чем я ожидала.

Когда мы вернулись к карусели, Дженкинс объяснил, как работает двухцилиндровая паровая машина и что от меня требуется. Если двигатель забарахлит, я должна как можно скорее устранить неполадку, пока народ не начнет возмущаться и не потребует вернуть деньги. Под стулом был ящик с инструментами.

Дженкинс постоял рядом, пока я пробовала запустить карусель. Потом взял бутылку вина, припрятанную за паровой машиной.

– Увидимся завтра вечером, – сказал он и, подмигнув, сунул бутылку в карман. – А я отправляюсь в Байрру-Алту на свидание с одной прелестной вдовушкой. Мы с ней давеча познакомились, ее зовут Евлалия, и она, скажу я тебе, готовит вкуснейший луковый пирог!

Дженкинс приставил палец к полям шляпы и, весело насвистывая, удалился. Проходя мимо цветочницы, он выдернул из ее большого букета несколько красных гвоздик.

Мой день теперь кончался поздно, но меня это не смущало. Однако синьор Фидардо переживал, что я нашла себе вечернюю работу.

– Ты в самом деле успеваешь нормально есть и высыпаться? – спросил он.

Я кивнула, но синьор Фидардо мне явно не верил. А на следующий день раздобыл где-то матрас и положил его в чуланчике перед мастерской.

– Ты должна спать днем – хотя бы полчаса, – сказал он строго. – А потом мы пойдем в город, и я накормлю тебя ужином. И тогда уже можешь идти на эту свою новую работу. Ну, договорились?

Странная вещь с синьором Фидардо: чем добрее его намерения, тем строже он притворяется.

Больше всего в новой работе мне нравилось то, что меня никто не трогал. Случалось, конечно, что некоторые посетители подолгу висли на заборе, окружавшем паровую машину, и с любопытством разглядывали меня, но подумаешь – мне не привыкать.

Зато работники парка едва обращали на меня внимание. У всех своих забот хватало. Из тех немногих, с кем я все-таки познакомилась, была женщина из билетной будки. Ее звали Сильвия Дюбуа, и она была матерью лысого силача Франсуа ле Фора.

– Бедный малыш Франсуа не может никуда устроиться, – объясняла она. – А без мамочки он пропадет. Вот я и путешествую вместе с луна-парком.

Сильвия Дюбуа обожала книги. Раньше она работала в Париже букинистом, торговала старыми книгами с собственного лотка. И теперь, пользуясь случаем, целыми днями читала. Сильвия Дюбуа могла принимать деньги и выдавать билеты, не отрываясь от книги.

Иногда, устав сидеть в своей будке, она приходила ко мне поболтать. В один из первых вечеров она спросила:

– А вы с Харви Дженкинсом, как я понимаю, давно знакомы?

Я покачала головой.

– Нет? – удивилась она. – Надо же, я думала, вы старые друзья.

Я снова покачала головой.

Сильвия Дюбуа посмотрела на меня поверх очков для чтения.

– Странно, – сказала она. – Чего же ради он так хлопотал? Маргошу вовлек…

Но тут кто-то подошел купить билет на карусель, и Сильвия Дюбуа вернулась в свою будку.

Ее вопрос озадачил меня. Поэтому, когда парк ближе к полуночи закрылся, я пошла к билетной будке в надежде, что Сильвия Дюбуа объяснит, что же она имела в виду. Но она, видно, уже об этом забыла. И, вопросительно посмотрев на меня, велела идти домой, раз я на сегодня закончила.

Наступило воскресенье, первое с тех пор, как Старшой ушел в плавание.

Я встала рано, чтобы побольше успеть в мой единственный выходной. Небо затянуло серой, набрякшей дождем пеленой, с Атлантики дул холодный и влажный ветерок. Отличная погода для того, чтобы обстукивать ржавчину в трюме.

Некоторые говорят, что сбивать ржавчину – дело трудное и нестерпимо скучное. И они совершенно правы! Это грязная и монотонная работа. Не верьте, если кто-то станет утверждать обратное. Через час я вынуждена была прерваться, чтобы немного размять спину и вдохнуть свежего воздуха. Я поднялась по трапу машинного отделения и пошла на камбуз согреть остатки утреннего кофе. Камбуз у нас на баке, рядом с моей маленькой каютой. Туда попадают через сходный тамбур. Внизу, на последней ступеньке, я так сильно вздрогнула от неожиданности, что чуть не повалилась назад.

На камбузе стоял Харви Дженкинс. Петух склонил голову и таращился на меня одним из своих незрячих глаз.

– А, вот и ты наконец, – сказал Харви Дженкинс и улыбнулся. – Прости, если напугал. Мы вышли на воскресную прогулку и случайно проходили мимо. Было открыто, и мы решили зайти… Я тут ванильного печенья принес, угощайся, если хочешь.

В руке он держал темный пакет из кондитерской с масляными пятнами по бокам. Придя в себя, я указала на кофейник.

– Спасибо, – сказал Дженкинс. – С удовольствием выпью чашечку.

Мы сидели недолго. Дженкинс порассуждал о том о сем и встал, как только кофе был выпит.

– Не буду тебя отвлекать, – сказал он. – Увидимся вечером. На карусели. Приходи к своей смене.

Я кивнула.

Дженкинс поднялся по трапу и медленно побрел по пристани, сунув руки в карманы и прячась от мороси за поднятым воротником. Петух съежился у него на плече.

Я долго смотрела им вслед. Странное ощущение осталось у меня от их визита. Погода для прогулки была явно не самая подходящая. И что Дженкинс делал у нас на камбузе? Почему не пришел в машинное отделение? Он ведь слышал, что я там…

Проработав еще часа два, я решила, что на сегодня хватит. Я смыла с себя пыль и надела чистый комбинезон. А потом мы с Аной и синьором Фидардо поехали на трамвае на кладбище в Празереш. Мы ездим туда почти каждое воскресенье. Синьор Фидардо играет на органе в часовне, Ана поет. А я тем временем навещаю своего старого друга Жуана, который работает на кладбище сторожем.