Принц Николас - Эмма Чейз

– Френни не обрадуется.

– Подари ей что-нибудь блестящее из магазина.

Семья Саймона владеет «Барристер», крупнейшим универмагом в мире.

– Кроме того, вы только что вместе провели месяц. Ты, должно быть, устал от нее.

Секрет долгих и успешных отношений состоит в частых отлучках. Это сохраняет новизну, веселье – и нет времени для неизбежной скуки и раздражения.

– Нет никаких тайм-аутов в браке, Ник, – посмеивается он. – Ты сам скоро в этом убедишься.

Я указываю на него пальцем.

– Ценю сочувствие.

– Вот для чего я здесь.

Я до дна осушаю стакан. Снова.

– Кстати, я отменил наши планы на ужин. Потерял аппетит. Я сказал службе безопасности, что мы отправляемся в The Horny Goat на всю ночь.

The Horny Goat самое старое деревянное строение в городе. Он расположен в месте, которое раньше было правильно называть дворцовой деревней – дома, окружающие дворец, где жили слуги и солдаты. В те дни The Horny Goat был борделем, сейчас же это паб. Стены кривые и крыша протекает, но это самый лучший чертов паб в стране, насколько я могу судить. Я не знаю, что Макалистер – это владелец – делает, но ни один рассказ не появился обо мне или моем брате после ночи в его пабе.

А некоторые были дикими.

Мы с Саймоном уже в доску пьяные, когда подъезжаем к пабу. Логан Сент-Джеймс, глава моей личной охраны, открывает дверь машины для Саймона и меня, его глаза следуют вниз и вверх по тротуару в поисках опасности или камер.

Внутри пахнет несвежим пивом и сигаретами, но этот запах так приятен, как свежеиспеченные булочки. Потолки низкие, а пол липкий, здесь есть даже караоке и сцена в дальнем углу, где сейчас качается светловолосая девушка, исполняющая новую песню Адель. Мы садимся в баре, и Мег – дочь Макалистера – протирает стойку и сексуально улыбается.

– Добрый вечер, Ваше Высочество.

Саймон получает кивок, но и не менее сексуальную улыбку.

– Лорд Эллингтон.

Потом ее светло-карие глаза возвращаются ко мне.

– Видела вас по телевизору сегодня. Вы хорошо выглядели.

– Спасибо.

Она качает головой.

– Я не знала, что вы любите читать. Забавно, все то время, что я провела в вашей комнате, я не заметила ни одной книги.

Голос Мег эхом отражался от стен моей спальни, она громко стонала. Ее соглашение о неразглашении находится у меня дома в безопасности. Я почти уверен, что оно никогда мне не понадобится, мой первый «разговор» с отцом был не о птичках и пчелах, а о том, как хорошо иметь у себя соглашение о неразглашении, которое тебе никогда не понадобится, чем не иметь то, что может понадобиться.

Я ухмыляюсь.

– Должно быть, ты проглядела их. Когда ты была там, книги тебя не интересовали.

Женщины, живущие от зарплаты до зарплаты, воспринимают отношения на одну-три ночи лучше, чем аристократки. Благородные дамы избалованы, требовательны, они привыкли получать все, что хотят, и, в свою очередь, злопамятны, когда получают отказ. Но девушки, как моя прелестная барменша, привыкли знать, что есть вещи в жизни, которые они не в состоянии получить.

Мег улыбается, тепло и понимающе.

– Что будете сегодня пить? Как обычно?

Не знаю, из-за заполненного ли интервью дня или пинты скотча, которую я выпил, но адреналин проходит через меня, мое сердцебиение ускоряется – и ответ становится таким понятным.

Королева держит меня за яйца, и мне придется прочистить голову для завершения этой мысли, но, несмотря на это, у меня еще есть время.

– Нет, Мег. Я хочу что-нибудь другое, что-нибудь, что я еще не пробовал. Удиви меня.

Если бы вы узнали, что мир, который вы знали – жизнь, которую вы знали, – закончится через пять месяцев, что бы вы сделали?

Конечно, вы бы максимально использовали время, которое у вас осталось. Сделать все, что вы хотели сделать, – все, что вы хотели сделать так давно. Пока есть время.

Ну… что же, похоже, у меня появился план.

Оливия

У нормальных людей почти никогда не бывает дней, которые бы полностью изменили всю их жизнь. Я имею в виду, вы знаете хоть кого-нибудь, кто выиграл в лотерею, или был найден голливудским агентом в торговом центре, или унаследовал готовый к переезду, не облагаемый налогом особняк от давно забытой и умершей бабушки?

Я тоже.

Но вот какое дело, когда для редких везунчиков эти дни все-таки приходят, мы их не замечаем, понятия не имеем, что произошло что-то эпичное, монументальное. Меняющее жизнь.

Это уже потом, после того как все вернулось на круги своя или же развалилось на части, мы оглядываемся назад, восстанавливаем в памяти наши шаги и осознаем: вот он тот самый момент, когда жизнь разделилась на до и после.

А потом меняются не только наши жизни. Меняемся мы. Навсегда.

Я должна была бы знать, что день, который изменит мою жизнь, будет из тех самых дней. Дерьмовых.

У нормальных людей их много.

Он начался, когда я открыла глаза на сорок минут позже, чем нужно. Тупой будильник. Кому, черт возьми, надо просыпаться в четыре утра? Никому. Забудьте об автомобилях с автопилотом, Гуглу нужно перенаправить свои силы на разработку самоуправляющихся будильников.

Мой день продолжает свой путь по нисходящей спирали. Я натягиваю рабочую одежду: белую блузку, полинявшую черную юбку, слегка рваные колготки. Собираю непослушные черные кудри в пучок и направляюсь в мини-кухню, не открывая глаз. Я насыпаю себе в миску Cinnamon Toast Crunch – лучший сухой завтрак на свете, но когда я поворачиваюсь взять молоко, мои хлопья за три секунды сжирает наш дьявольский пес Боско.

– Ублюдок!

Я кричу почти шепотом, потому что сестра и отец будут спать еще несколько часов.

Боско был дворнягой и выглядел соответственно. Тело чихуахуа, широко посаженые коричневые глаза мопса, обильная шерсть лысеющего ши-тцу. Он из того вида собак, которые уродливы, но на самом деле милы. Иногда я задаюсь вопросом, не является ли он результатом извращенного собачьего союза. Моя мама нашла его в переулке за нашим кафе, когда он был еще щенком. Тогда он был маленьким голодным существом, в общем, как и сейчас, восемь лет спустя. Клянусь, он бы съел всю еду в доме, если бы мы ему позволили.

Я беру коробку хлопьев, чтобы снова наполнить свою миску, но она оказывается пуста.

– Замечательно, – говорю я воришке.

Он смотрит на меня грустными глазами, когда спрыгивает со столешницы, на которой не должен сидеть. Затем заваливается на бок и подставляет живот, раскаиваясь.