Сказки тряпичного толстяка - Александр Дубинин

Тогда ей нравилось смотреть на поезда, которые с гулом проносились по железной дороге совсем рядом с ней. Конечно, она не знала, что это были поезда. По ее мнению это были какие-то огромные животные, со множеством светящихся глаз, от которых много шума и неприятный запах. А внутри, в окнах тех поездов, были люди. Они лежали, сидели, ели, говорили друг с дружкой, спали, и ёлке было интересно смотреть на них. Свет из окон падал на ее, укрытые снегом, лапы, а большой неведомый зверь все проносился и проносился мимо, унося в себе всех этих людей.

Когда приближалось утро – усталое зимнее небо потихоньку светлело, а потом и вовсе загоралось ярким пламенем. Таким ярким, что ёлка думала, что это огромный лесной пожар, который пожирает лес и скоро придет и съест ее саму. Но пожар все никак не приходил, и большой огонь сгорал на небе. И небо опять становилось грустным и больным. Еще иногда была пурга. Тогда снег поднимался и начинал петь, и все куда-то летел. – Наверное, – думала ёлка, – ему надоело лежать на одном месте, и он решил перелететь куда-нибудь еще. Тогда тоже был сильный ветер. Слабые деревья он гнул, а некоторые, старые, даже валил и те так и оставались лежать на земле. Но ёлке это было не страшно, ведь она была крепкая и пурга не особенно тревожила ее.

Так она говорила и говорила. А когда небо за окном начало светлеть, ее шепот начал понемногу стихать. Я мог расслышать все меньше. И, наконец, она замолчала совсем.

– Доброго вам утра, – сказал я ей тогда, – вы, наверное, устали. Но теперь можете спать спокойно. Вас не потревожат.

И мне хотелось верить, что она слышала и поняла меня.

Ах, как же красиво она танцевала! Маленькая, изящная стеклянная Балерина в белом платье с черными, как тень, волосами, собранными сзади в пучок. В лунном свете она кружилась, прыгала, ходила на цыпочках. И тогда во всем мире не было никого счастливее ее. Она сама мне это говорила. Не знаю, может и был в мире кто-то еще счастливее, но в нашей большой комнате точно нет. Она говорила, что не может не танцевать, что она и появилась только для этого. И каждую ночь она сходила с подставки, на которой стояла, спускалась на пол и долго танцевала. Это было очень красиво. И я всегда смотрел на нее и улыбался. Она становилась такой легкой, что, будь ее воля, она бы запросто поднялась над полом и стала кружиться в воздухе, как снег. В своем белом платье она и была похожа на снежинку. Часто она звала меня с собой, чтобы потанцевать вместе. Но ведь я же толстый, поэтому все и зовут меня Толстяком. А она такая тоненькая и легкая. Я бы никогда не смог стать таким же легким. Я всегда очень стеснялся и отказывался. Но иногда она все же уговаривала меня, и я шел только за тем, чтобы порадовать ее. Мне хотелось, чтобы ей было приятно. И она учила меня танцевать. Я никогда этого раньше не делал, но рядом с ней у меня немного получалось. Мы брались за руки и кружились, и нам обоим было хорошо. Тогда мне казалось, что я тоже вот-вот могу взлететь вместе с ней.

– Вот бы тогда цветы удивились, – думал я.

Когда нам наскучивало кружиться, мы забирались на мою полку, свешивали оттуда ноги и болтали, пока не наступало утро. Когда за окном становилось светло и показывалось солнце, она поднималась к себе, на верхнюю полку, становилась на цыпочки на своей подставке, поднимала руки и так замирала. Я оставался сидеть у себя и ждал следующей ночи, чтобы опять увидеть, как она танцует.

Как-то вечером мама принесла Лику и поставила на верхнюю полку (простите, я так увлекся, что совсем забыл вам ее представить, ее звали Ликой, хотя, вы, наверно, и так уже догадались). На вопрос папы, где мама ее взяла, мама ответила, что увидела ее на витрине одного магазина и «не смогла пройти мимо». Так она и сказала «не смогла пройти мимо». Интересно, что ее тогда удержало? Я так этого и не понял. Папа ничего не ответил на ее слова, он только улыбнулся и покачал головой. Наверно, он тоже ее не понял. Вообще, я заметил одну удивительную вещь: иногда люди почему-то не могут понять друг друга, хотя говорят на одном языке. По-моему это очень странно. Человеческий язык тоже очень странный. Взять хотя бы книги, которые стоят на моей полке. Почему я никак не могу понять, о чем говорит эта Алгебра, и с удовольствием слушаю сказки, в которых мне все понятно? Мне кажется, что у людей бывает слишком много лишних слов. А чтобы рассказать о чем-то, их нужно не так уж много.

Даже Стеклянная кошка не всегда понимала людей. Как-то она призналась мне в этом. Хотя она уже давно жила с ними и считалась самой умной в большой комнате по части человековедения.

Так вот, в первую ночь, когда Лика появилась на верхней полке, я спросил, как ее зовут.

– Я не знаю, – грустно сказала она.

Она тогда была растеряна и совсем не понимала, где она очутилась. Я все объяснил ей, показал комнату, познакомил со Стеклянной кошкой и цветами на окне. Правда, тогда мы еще не знали, как ее зовут, но это никого не смутило. Лика была очень приветлива и обходительна со всеми. Говорила им «спасибо» и «пожалуйста», и делала книксены. Вы знаете, что такое книксен? Если нет, то я вам сейчас расскажу. Чтобы сделать книксен, надо чуть-чуть присесть и сразу выпрямиться, тогда все тоже будут считать вас очень обходительными. Думаю, справедливо будет сказать, что Лика очень всем понравилась. Потом она сказала, что хочет танцевать. Я даже не заметил, как легко она прыгнула и оказалась на самой середине комнаты. Она встала на цыпочки и медленно подняла руки над головой, совсем как когда стояла на своей подставке. И вдруг закружилась на одной ноге, да так быстро, что я перестал видеть ее лицо. Лика танцевала и танцевала до утра. И так было три ночи подряд. Она спускалась на пол, едва люди засыпали, и поднималась на свою полку только тогда, когда слышала в спальне шаги сына, который просыпался раньше всех.

А однажды Лика научила меня танцевать вальс. Сначала у меня плохо получалось, хотя я старался делать все точно так, как она мне говорила, и я уже перестал надеяться, что научусь танцевать, как вдруг стало немного получаться. И мне это очень понравилось. Мы повторяли движения раз за разом, и Лика все время повторяла: «Раз-два-три, раз-два-три», чтобы я не запутался в своих ногах. И так понемногу я научился. И, знаете, в конце концов, у меня стало выходить совсем не плохо, и танцевать мне нравилось все больше и больше. Теперь мы не просто кружились, взявшись за руки, а танцевали вальс. И это было здорово.

На следующий день после того, как Лика появилась у нас, сын увидел ее и спросил у родителей, как ее зовут. Мама взяла ее с полки, долго смотрела на нее, а потом сказала, что ее будут звать Ликой. Так у Лики появилось ее имя. И оно сразу всем понравилось, как и она сама, потому что было похоже на нее. Это имя было такое легкое, и когда я произносил его, мне казалось, что оно имеет вкус карамели. Конечно же, как вы понимаете, я никогда не пробовал карамель и не мог знать ее вкуса (как и никакого другого). Но я часто видел, как мальчик закрывал глаза и улыбался от удовольствия, когда ел карамельные конфеты. Думаю, мне было также приятно называть Лику по имени.

В ту теплую весеннюю ночь я сидел на верхней полке и слушал книгу. Сейчас уже не помню, какую именно. Лика, как обычно танцевала на полу, в лунном свете, и вместе с ней на полу танцевала ее большая тень. Вдруг, неизвестно откуда, в комнату влетела большая ночная бабочка и села на полку рядом со мной. Я никогда раньше не видел таких больших ночных бабочек. Да она была больше моей головы, вся черная-пречерная и, насколько я смог разглядеть, еще и мохнатая. Да-да, на спине у нее была довольно густая черная шерстка, совсем как у кошек или собак. Она сидела рядом и, казалось, не обращала на меня никакого внимания. Она смотрела на Лику. Видно, бабочке тоже нравилось, как она танцует. А я все никак не мог оторвать глаз от бабочкиной шерсти. И только я протянул руку, чтобы погладить ее, как она вспорхнула с полки и стала кружить под самым потолком, около люстры. Вдоволь налетавшись, бабочка села на полу, рядом с тем местом, где начиналась полоска лунного света, и, слегка помахивая легкими черными крылышками, опять стала смотреть на Лику. Я подумал, что теперь бабочка решила разглядеть ее поближе. Книгу я уже не слушал, мне стало жутко интересно, что же будет дальше. А дальше было вот что…