Несладкая жизнь - Маша Царева

– Да?

– Так ты приедешь?

– Ну не знаю… Как-то это все неожиданно.

– Ну и черт с тобой. Тогда я позвоню Катьке из «Белых медведиц».

– Этой овце? – презрительно усмехнулась Танюша. – То-то она обрадуется. У нее же прыщи на спине и брекеты… Ладно, ждите. Только мне надо волосы высушить…. А ты меня точно не разыгрываешь?

– Приезжай как есть, не надо ничего сушить. Ты не будешь разочарована.

Вот такое гипнотическое действие оказывал Давид Даев на всех женщин без исключения. Большинство из них готовы были идти на звук его имени, как крысы за трелью волшебной дудочки.

На звук его имени – а что уж говорить о тех случаях, когда на периферии их зрения появлялся он сам?

* * *

Иногда Насте Прялкиной казалось, что жизнь ее катится под откос, как снежная лавина. Унылая схема ее бытия – «дом – работа – дом» – не хотела уживаться с темпераментом двадцатилетней здоровой девушки, заточенной в невидимую тюрьму обстоятельств.

В наследство ей достался спокойный тихий нрав, она была склонна скорее смириться, чем бушевать и бунтовать.

Работа успокаивала. Свою работу Настя любила. У нее был природный кулинарный талант, ей не надо было соблюдать строгие схемы, обращаться к справочникам, выверять ингредиенты. Процесс приготовления пирожных в ее исполнении выглядел как алхимическое таинство. Точно ведьма, она порхала над сковородками и кастрюлями, добавляла на глазок то меду, то лимонного сока, плавила сахар, ловкими выверенными движениями взбивала яичные желтки. Ее блинчики были тонкими, как сложносочиненное кружево, а безе – воздушными и таяли во рту. Люди толпились в очереди за ее фирменными медовыми пирожными. Однажды хлебнувший виски британский турист заплатил ей сто долларов за торт. Настя отказывалась, уверяла, что стоит ее стряпня куда дешевле, сто двадцать рублей, бежала за ним, пыталась запихнуть банкноту в его карман. На них смотрели люди, Насте было неловко, она знала, что завтра инцидент будет обсуждать весь город, и в извращенной интерпретации местных кумушек она, вечный козел отпущения, будет выглядеть не в лучшем свете. Но англичанин и слушать ничего не пожелал.

– Девушка, вы просто не представляете, как талантливы, – он нарочно говорил медленно, чтобы Настя понимала. – Если бы вы жили в Лондоне, то легко могли бы устроиться в пятизвездочный ресторан. Кстати, если надумаете, можете мне позвонить, я вам помогу. Просто возмутительно, что такой талант пропадает в глуши, – он сунул в ее вспотевшую от волнения ладошку плотный прямоугольник визитной карточки и быстро зашагал прочь, к одному из белоснежных теплоходов.

Настя работала четыре дня в неделю. Она бы с радостью согласилась и каждый день выходить, но второе место кондитера уже много лет занимала склочная женщина, психика которой была изъедена безрадостной бедностью и давно взбунтовавшейся щитовидкой. Она состояла в каких-то отдаленных родственных связях с владельцем кафе. Ее ни за что бы не уволили. Да и характер у Насти был не тот, чтобы кого-то подсиживать.

Никто не знал, что три бесконечно долгих выходных дня – ее личный ад в миниатюре.

Вот уже лет пять прошло с того дня, когда в руках Настиной мамы впервые оказалась запотевшая от холода бутылка дешевой водки. Сначала она пила потихонечку, «для настроения». Не больше двух крошечных рюмочек в день, после обеда, чтобы радостнее работалось. Настя, в то время еще подросток, не понимала, что происходит и к чему все это может привести. Кажется, ей даже нравилось, что опрокинувшая пятьдесят граммов мама становилась веселой, доброй и как будто бы снова молодой. У нее разрумянивались щеки, красиво блестели глаза, она смеялась, шутила, тормошила Настю, принималась мечтать о том, как они вместе уедут куда-нибудь в Индию, где пахнет морем и тмином, и она, мама, будет рисовать розовое небо и лазоревых слонов, а Настя… Ну и для Насти какое-нибудь дело найдется.

А потом как-то само собою получилось так, что привезенные из Москвы крошечные хрустальные рюмочки перекочевали в старый сундук, а их место заняли более практичные граненые стаканы. Бутылки маме хватало на два дня. Выпивая, она больше не шутила и не мечтала. Она полюбила одиночество и, если Настя пыталась ее расшевелить, огрызалась, раздраженно и зло.

Она распродала все остатки прошлой сытой жизни: хрусталь, столовое серебро, бабушкины золотые украшения, даже плюшевый плед, который в лучшие годы укрывал диван в гостиной, а в худшие – в скомканном виде валялся за печкой. Все это она с остервенением обменивала на самогон или водку.

Напиваясь, она тихо сидела в углу за печкой, где была обустроена ее импровизированная мастерская. Она могла часами смотреть на пустой холст, с сухой кистью в руках. Иногда мама начинала раскачиваться взад-вперед, взгляд ее был устремлен в одну точку, потрескавшиеся бледные губы бормотали что-то бессвязное, экспрессивное, похожее на странную молитву собственного сочинения. В такие минуты Насте становилось страшно. Она подходила к маме, трясла ее за плечо, пыталась напоить сладким чаем, но в ответ слышала лишь тихое: «Отстань!»

В глубине души Настя понимала, что долго так продолжаться не может. Она не выдержит, завянет, зачахнет, и самое обидное, что никто даже не заметит ее отсутствия, кроме, может быть, парочки фанатичных почитателей ее медовых тортиков. Такая жизнь не для нее. Мама сделала свой жуткий выбор и пытается утянуть ее, Настю, за собою на дно.

Надо что-то делать, что-то делать.

А то будет совсем поздно…

Настя решила съездить на один день в Москву.

* * *

Давид Даев надумал устроить конкурс красоты. Не широко разрекламированное действо общероссийского масштаба, а некое камерное мероприятие, дорого и со вкусом обставленное, о котором напишут избранные представители глянца. В последнее время конкурсы красоты вошли в моду – их не проводил только ленивый. Поводом можно было считать тщеславное мужское желание «если трахать, так королев».

Давид снял двухсотметровый офис в Камергерском переулке, нанял персонал: трех личных ассистентов, двух кастинг-менеджеров, одного из самых прославленных фотографов России, хореографа и визажистку. При таком раскладе для него самого осталась только одна обязанность – закинув ноги на обтянутый крокодиловой кожей письменный стол, прихлебывать ледяной «Гиннесс» и лениво наблюдать за пришедшими на кастинг девушками.

Как ни странно, их было много – не меньше полутора сотен. Просто поразительно, насколько велико желание женщины увидеть на обложке какого-нибудь глянца свою победно улыбающуюся рожу с подписью «Мисс Чего-нибудь там». И почему всех девиц, рост которых превышает метр семьдесят, ключицы и бедренные косточки которых воинственно торчат вперед, так тянет в модельный бизнес? Медом им там намазано? Все знают, что в modeling – не только лоск и шпильки от Джимми Чу, там еще и грязь, завуалированная проституция, мальчишники на Рублевке… Но нет – все равно каждая из них, представляясь, мечтает прибавлять к своему имени ласкающее слух слово «модель».