Белый крест - Наталья Иртенина

Однако сказывалось отсутствие опыта. Не было того особого нюха, тренируемого годами практики, который подсказывал возможное решение загадки еще до того, как полностью высвечивались ее очертания. Мурманцеву не хватало информации.

И это напряжение в затылке… Что-то тяжелое давило на него в доме лодочника. Что-то здесь было не так.

Мурманцев подошел к завешенному красному углу и отдернул цветастую шторку. Впечатление резкое, внезапное, неприятное. Киот был пуст — без единой иконы. По неуместному здесь слою пыли Мурманцев определил, что убрали иконы не меньше месяца назад. «Эге, — сказал он себе. — А вот и ваше лихо, Павел Сергеич».

Он задернул шторку и вышел из дома. Постоял на крыльце. Прошелся взглядом по грядкам и деревьям. Внимание привлекли какие-то деревяшки позади собачьей будки. Он опустился перед ними на корточки, перевернул, уже зная, что увидит.

Изрезанные чем-то тупым домашние иконы. Мурманцев почувствовал отвращение. С самого начала он подозревал нечто в этом роде, но не предполагал, что безумие человеческое настолько сильно бьет по нервам. Он собрал останки икон и унес их от будки. Сложил на земле горкой, вернулся в дом, принес масло и спички. Огонь вспыхнул весело и тут же затрещал, посыпал искрами.

На улице его ждала машина с открытым верхом. Шофер любезничал с голоногой девкой у противоположного забора. Девка прыскала в кулак и украдкой взглядывала вдоль улицы. Заметив Мурманцева, низко наклонила голову и заспешила прочь. Парень в униформе и фуражке, из-под которой выбивались нестриженые кудри, вернулся к машине, сел за руль.

— Куда прикажете, барин?

Мурманцев посмотрел еще раз на дом, снова зацепил взглядом сквозь штакетник собачью будку. Пса в ней не было, сбежал или забрали добрые люди. На дорогу с ветки упало подгнившее яблоко и укатилось Мурманцеву под ноги.

— В крестьянский госпиталь.

Он сел в машину.

— Знал ли ты лодочника?

— Тут, барин, все знаются друг с дружкой. На то и деревня.

— Что говорят про него?

— Да много говорят. Что с нечистым стакнулся. Что детей и жену отдал ему за сундук с золотом. А еще говорят, что вызнал у ведьмы городской, как дух вызывать, и разговаривал с удавленником в Чертовом логове. Ну, с тем, который сундук зарыл.

— Чертово логово — это тот лесок с призраками?

— Он самый, — кивнул шофер. — Еще врут, будто видели Ваньку ночью. Будто вез на тележке домой ларь здоровый. Да я не верю в это. В сундук откопанный не верю.

— Почему?

Шофер помолчал, прежде чем ответить.

— Если что и было там закопано, давно в преисподню ушло. Еще когда барона того повесили, тогда и ушло. За ним следом, значит. Колдун был знатный этот черный барон. Слыхали, наверно, барин? Говаривали, он каждое воскресенье обедал зажаренными младенцами. А золото свое делал из их крови. Теперь сундук с этим золотом в аду у него на шее висит. Не разогнуться аспиду, кровь христианская не дает. А чертям так даже веселее баловать с ним.

Машина выехала из деревни. Дорога вела через сенокосное поле к холму чуть вдалеке. Пригорок венчало двухкорпусное трехэтажное здание со стоянкой для машин «Быстрой помощи». Народная больница обслуживала крестьян и наемных рабочих со всей сельской округи — из пяти деревень господина Лутовкина и еще трех-четырех, принадлежавших другим помещикам, победнее.

— Загубил Ванька малых своих ни за что, — заговорил снова шофер. — И сам неотпетый в землю теперь ляжет. А все через барона-душегуба. Длинные у него руки, видно, были, раз из пекла доставать может до живых. Приехали, барин. Вот она, больничка…

На широкой кровати мальчик казался соломинкой. Исхудавший, с серой кожей, огромными тусклыми глазами и сухими вспухшими губами. Доктор в архаичном пенсне витиевато объяснил Мурманцеву что-то насчет разрушенного обмена веществ и призрачного шанса на выздоровление. Ребенок был истощен и обезвожен. Священник уже соборовал и причастил его.

Мурманцев попросил оставить его наедине с мальчиком. Пододвинул к постели стул и сел. Ребенок безучастно мазнул по нему не сфокусированным взглядом. Мурманцев наклонился и сказал тихо:

— Малыш, ты можешь помочь мне. В доме твоего отца произошло что-то странное. Мне нужно понять что.

— Валька разбился, — едва ворочая распухшим языком, прошептал мальчик. — Мамка померла. Батя меня… побил.

— За что он тебя побил?

— Я Степку искал, собаку. Думал, в будке. А там не было. Убежал. Веревку сгрыз. — Он говорил медленно, хрипло, язык не столько помогал, сколько мешал. — Я сунул руку. А там такая штука. Будто ножик. Каменный. Батька увидел, стал ругаться. Отобрал и побил. Я испугался. Он иконы резать стал. Этой штукой. Мамка плакала. А он и ее побил. Сказал, что убьет. Чтобы не трогала иконы.

— Когда это было?

— Валька еще не помер когда.

— А после того ты видел эту вещь?

— Не. Батя спрятал.

— Можешь сказать куда?

Мальчик долго думал, закрыв глаза.

— Подоконник. Там мамка раньше деньги держала. Батя доставал оттуда что-то. Я видел.

— Хорошо, малыш. Ты очень помог мне. — Мурманцев поднялся.

— Дядя, — позвал ребенок. — А я скоро умру?

— Нет, малыш. Ты не умрешь.

Он вернулся к машине.

— Гони обратно, — велел шоферу. — К дому лодочника. Быстрее.

Машина рванула с места. Мурманцев в нетерпении барабанил пальцами по дверке, выбивая венгерский танец Брамса.

Складывалась интересная мозаика. Нехорошее место в лесу. Пропавший сундук с сокровищами. (А вот зачем удирающему за границу черному барону, ближайшему советнику царя-отступника, понадобилось прятать в землю золото? Не надеялся довезти или, наоборот, надеялся еще вернуться? Загадочная история.) Каменный нож, которым обезумевший лодочник осквернил образа.

Не раскопал ли Плоткин древнее капище, где какое-нибудь дремучее угрское племя приносило жертвы своим богам?

«Кабриолет» влетел в деревню, оставляя за собой кильватерную струю оседающей пыли. Брызнули в стороны испуганные бабы с вилами на плечах. Мужик на телеге едва успел прижать лошадь к обочине.

— Н-но, окаянная! — послышался сзади злой окрик. — Пшла, чего встала!

Два поворота, колодец с журавлем, сельская лавка, и они на месте.

…Утверди шаги мои на путях Твоих, да не колеблются стопы мои. К Тебе взываю я, ибо Ты услышишь меня, Боже… Обнажи меч и прегради путь преследующим меня; скажи душе моей: «Я — спасение твое!»…

Перекрестившись, Мурманцев спрыгнул в пыль дороги. Гнилое яблоко все еще лежало перед калиткой — колесом автомобиля раздавленное в грязную мокрую лепешку.

Ребенок не сказал, в каком подоконнике был устроен тайник. Чутье повело к тому, что возле красного угла в главной комнате. Цветущая герань в горшках липко пахла горечью. Мурманцев провел рукой снизу, над батареей отопления. Пальцы попали в длинную щель между стенкой и деревянной плиткой подоконника. Труха, пыль, паутина. Сверток. Туго втиснутый в щель, завернутый в тряпку предмет. Мурманцев вытащил его и перенес на стол. Развернул.