Аня и Долина Радуг - Люси Мод Монтгомери

— Нет. Они собираются в Японию и, вероятно, пробудут там около года. Действие нового романа Оуэна происходит в Японии. Это лето станет первым со времени нашего переезда в Инглсайд, когда дорогой старый Дом Мечты будет пустовать.

— Мне кажется, Оуэн Форд мог бы найти и в Канаде достаточно такого, о чем можно написать, без того чтобы тащить жену и невинных детей в языческую страну вроде Японии, — проворчала мисс Корнелия. — «Книга жизни» капитана Джима была лучшей из всех написанных им книг, и материал для нее он нашел прямо здесь, в Четырех Ветрах.

— Большую часть этого материала, как вы знаете, ему предоставил капитан Джим. А сам капитан собрал свою коллекцию разных историй, путешествуя по всему свету. Но, на мой взгляд, все книги Оуэна великолепны.

— О, как таковые они не так уж плохи. Я взяла за правило читать каждую его новую книгу, хотя всегда придерживалась того мнения, Аня, душенька, что чтение романов — бессмысленная и порочная трата времени. Я непременно напишу ему все, что думаю насчет этой его японской затеи, поверьте мне. Неужели он хочет, чтобы Кеннет и Персис обратились в язычество?

И с этим вопросом, ответ на который было совершенно невозможно угадать, мисс Корнелия удалилась. Сюзан ушла, чтобы уложить Риллу в постель, Аня же осталась сидеть на ступеньках веранды под первыми звездами и, как неисправимая мечтательница, продолжала грезить, в сотый раз открывая для себя с радостным чувством в душе, каким великолепным и полным блеска может быть восход луны над гаванью Четырех Ветров.

Днем дети Блайтов с большим удовольствием играли на великолепных зеленых полянках и в тенистых уголках большой кленовой рощи, раскинувшейся между Инглсайдом и прудом Глена св. Марии, но для вечерних забав не было лучше места, чем небольшая ложбина за этой рощей. Для них она стала царством волшебства и романтики. Однажды, сидя у чердачного окна Инглсайда, они увидели сквозь дымку только что прошедшей летней грозы, что над их любимой ложбиной перекинута арка великолепной радуги, один конец которой, казалось, нырял прямо туда, где к нижнему концу ложбины примыкал пруд.

— Давайте назовем нашу ложбину Долиной Радуг, — в восторге предложил Уолтер, и с тех пор она носила это название.

За пределами Долины Радуг ветер мог резвиться и шуметь. В ней же он всегда дул легко и осторожно. Сказочные тропинки вились тут и там, пробегая прямо по корням старых елей, обложенных подушками мха. По всей ложбине вперемешку с темными елями росли дикие вишни, которые в период цветения стояли словно окутанные нежной белой дымкой, а мимо них нес свои янтарные воды маленький ручей, бравший свое начало в деревне. Деревенские дома, к счастью, располагались довольно далеко, и лишь в верхнем конце долины находился маленький полуразрушенный, давно покинутый дом — его называли «старым домом Бейли». Никто не жил в нем уже много лет, но поросшая травой каменная ограда все еще окружала его старый сад, где инглсайдские дети собирали фиалки, маргаритки и июньские лилии, которые по-прежнему цвели в положенное им природой время. Большая же часть этого сада заросла тмином, который, покачиваясь под ветром в лунном свете летних вечеров, казался белой пеной на морях серебра.

С южной стороны к ложбине примыкал пруд, а за ним тянулись бесконечные дали, теряющиеся в лиловых лесах — везде, кроме того места, где с высокого холма смотрел вниз на долину и гавань большой серый фермерский дом, старый и одинокий. Несмотря на близость деревни, было в Долине Радуг нечто от безлюдья девственного леса, и этим она пленяла инглсайдских детей.

Там можно было найти множество прелестных, уютных лощинок, а самая большая из них стала излюбленным местом для детских игр. Здесь и собрались юные Блайты в тот вечер. В лощинке, в глубине рощицы молоденьких елочек, на берегу ручья находилась зеленая полянка. У самой воды стояла серебристая береза, тонкая и удивительно прямая, — Уолтер назвал ее Белой Леди. На той же полянке стояли и Влюбленные Деревья — такое название дал он клену и ели, которые росли очень близко друг к другу, так что их ветви переплелись, образовав общую крону. Джем повесил на них веревочку с нанизанными на нее старыми бубенчиками от саней — подарок гленского кузнеца, — и каждый залетавший в долину шаловливый ветерок извлекал из них сказочный звон.

— Как приятно снова здесь оказаться! — сказала Нэн. — Все же нет в Авонлее ни одного такого чудесного места, как наша Долина Радуг.

Но все-таки они очень любили Авонлею. Поездку в Зеленые Мезонины всегда считали большим праздником. Тетя Марилла встречала их с радостью, так же как и миссис Рейчел Линд, которая в преклонном возрасте целиком посвящала свой досуг вязанию одеял из толстых хлопчатых ниток в ожидании того дня, когда Аниным дочерям потребуется приданое. Были у них в Авонлее и веселые товарищи по играм — дети «дяди» Дэви и «тети» Дианы. Хорошо известны были им и все места, которые так любила в детстве и юности их мать: и длинная Тропинка Влюбленных, что проходила между двумя живыми изгородями, сплошь розовыми, когда наступало время цветения шиповника, и задний двор Зеленых Мезонинов, всегда чистый и аккуратный, в окружении старых развесистых ив и тополей, и Ключ Дриад, такой же прозрачный и прелестный, как в прежние времена, и Озеро Сверкающих Вод, и Плач Ив. Во время этих визитов близнецы обычно занимали бывшую комнатку матери в мезонине, и тетя Марилла приходила ночью, когда думала, что они спят, чтобы полюбоваться ими. Но все знали, что ее любимец — Джем.

В ту минуту Джем был очень занят: жарил целую сковороду форели, которую только что наловил в пруду. Кухонными принадлежностями стали старая жестяная банка, сплющенная молотком и превращенная в сковороду, и вилка, у которой остался всего один зуб.

Джем был единственным ребенком, появившимся на свет в Доме Мечты. Все остальные родились уже в Инглсайде. У него были вьющиеся рыжие волосы, как у матери, и ясные карие глаза, как у отца; унаследовал он и изящный материнский нос, и отцовский упрямо сложенный, но улыбчивый рот. К тому же он единственный в семье мог похвастаться ушами, достаточно красивыми, чтобы заслужить одобрение Сюзан. Впрочем, это не мешало ему постоянно воевать с ней, поскольку она никак не желала отказаться от привычки называть его Маленьким Джемом. На взгляд тринадцатилетнего Джема, это было совершенно возмутительно. Мама оказалась разумнее.

— Мама, я уже не маленький! — воскликнул он негодующе в свой восьмой день рождения. — Я ужасно большой.

Мама вздохнула и засмеялась, потом снова вздохнула, но больше никогда не называла его Маленьким Джемом — во всяком случае, в его присутствии.

Он всегда был не очень разговорчивым, но решительным, надежным мальчуганом и ни разу не нарушил ни одного своего обещания. И хотя в школе учителя не считали его блестящим учеником, отметки у него по всем предметам были неплохие. Он никогда ничего не принимал на веру; ему хотелось самостоятельно убедиться в справедливости любого утверждения. Однажды Сюзан сказала ему, что если он лизнет на морозе дверной засов, с обожженного языка слезет вся кожа. Джем тут же лизнул — «просто чтобы проверить, что это действительно так». Он убедился, что «это действительно так», заплатив за свою «проверку» несколькими неприятными днями, когда ему ужасно саднило язык. Но ради приобретения опыта Джем был готов пострадать. Постоянные эксперименты и наблюдения позволили ему многому научиться, и братья и сестры находили совершенно поразительными его обширные познания обо всем, что касалось их маленького мира. Он знал, где можно найти первые и самые спелые ягоды, где робко пробуждаются от зимнего сна бледные ранние фиалки, сколько голубых яичек лежит в гнездышке каждой малиновки в кленовой роще. Он умел предсказывать будущее по лепесткам ромашки, высасывать мед из красного клевера, откапывать на берегах пруда разные съедобные корни, отчего Сюзан жила в постоянном страхе, что все они когда-нибудь отравятся. Ему было известно, где можно раздобыть лучшую сосновую смолу, застывшую бледно-янтарными наростами на покрытой лишайниками коре; он мог сказать, где гуще всего растут орехи в буковых лесах, окружающих верхнюю часть гавани, и где на ручье лучшие места для ловли форели. Он умело подражал голосу любой дикой птицы или зверька в Четырех Ветрах и знал, где с ранней весны до поздней осени можно отыскать любой дикий цветок.