Чудовища были добры ко мне - Генри Лайон Олди

– Да, – кивнул Симон.

– Сегодня. Сию минуту.

За стеной расхохоталась воспрявшая было вьюга. И онемела, когда Пламенный согласился без споров:

– Да.

– Я расскажу тебе все. Теперь можно.

– О да, – сказал Симон Остихарос в третий раз. – Теперь, я вижу, можно.

Янтарный туман укутал его в кокон из мягчайшего, невесомого пуха. Туман искрился, как снег на солнце. От огоньков-блесток все тело слегка покалывало. Было щекотно и приятно. Да, наверное, приятно. Он не мог подобрать другого слова. Кокон покачивался, словно колыбель или рыбачья лодка, унося Танни… В море? В небо? В таинственные страны, что лежат за Громовым океаном?

Сквозь туман и щекотные искорки проступили смутные тени. Танни вгляделся – и задохнулся от восторга. Он летел! Летел над холмистой равниной, а внизу гуляли радужные сполохи. Высокие травы колыхались под теплыми поцелуями ветра. Цветы, клонясь друг к другу, блестели морским перламутром. Казалось, это дышит сама земля. Дышит, шевелится…

Ой, они и вправду движутся!

Земля собралась складками лохматой шубы. Бугры-исполины, с подножия до вершины заросшие цветной шерстью, обступили Танни со всех сторон. Один из склонов треснул ближе к макушке, трава-шерсть расступилась, и на мальчика в упор уставился огромный глаз-изумруд со смоляным провалом зрачка в середине. Лопнул второй склон, третий… Глаза-камни смотрели на Танни. Рубины и аметисты, опалы и ониксы мерцали, беседуя между собой и оценивая добычу.

Они живые, живые!

Холмы-одноглазы плавно меняли очертания. Истекали складками мохнатых шкур, выпячивали наружу шишковатые вздутия; из них выстреливали ростки, диковинные и жуткие – лапы? руки? клешни? И все это в полной, абсолютной тишине. Уши Танни наглухо залили воском. Сердце – зверек, пойманный в западню – отчаянно билось в клетке ребер: не убежать, не спрятаться!

Ближайший отросток устремился к янтарному кокону. Аспидно-черный глаз глядел прямо в душу Танни. Мальчик замер, как кролик перед змеей, не в силах пошевелиться. В глубине гагатовой пропасти мерцала россыпь золота – искры, похожие на звезды. Бездна засасывала жертву в себя, Танни падал, замирая от сладкого ужаса…

Щупальце проникло в кокон и коснулось мальчика.

Черная бездна схлопнулась.

Муха в паутине, он задергался, закричал, но пух-янтарь набился в рот, глуша крик в зародыше. Танни лишь разевал рот, как выброшенная на берег рыба. Мгновения текли, свиваясь в скользкую удавку, в чешуйчатое тело змеи. Но удавка медлила сдавить горло, а змея не спешила жалить. Вокруг царила безвидная тьма. Неужели возврата нет?! Где золотые огоньки-звезды, где искрящийся омут, куда он падал? Все сгинуло. Лишь щупальце никуда не исчезло. Вместо того, чтобы схватить Танни, сжать в скользких объятиях и утащить в пасть холма, оно лежало на лбу мальчика. Узкая прохладная ладонь успокаивала, ободряла, вселяла надежду…

* * *

– Доброе утро, Танни.

Он медлил открыть глаза. Танни узнал и голос, и ладонь. Госпожа Эльза приходила к нему каждый день, по три-четыре раза. Самая лучшая девушка на свете! Ну да, она старше Танни. Он – простой парень из портового квартала, а она – настоящая сивилла! Ну и что? Он все равно ей скажет, что она – лучшая на свете! Обязательно скажет. Только не сейчас. Вот поправится, и когда будет уходить…

Танни замер под одеялом, боясь шевельнуться. Он всегда замирал, когда Эльза по утрам касалась ладонью его лба, мечтая, чтобы прикосновение длилось вечно.

– Ты уже проснулся. Хватит притворяться.

В голосе сивиллы прятался смех. Прохладная ладошка исчезла. Танни со вздохом открыл глаза. Оба: здоровый, правый, и левый, что больше не видел. Пришлось моргнуть разок-другой, чтобы комната перестала расплываться. Смотреть одним глазом было непривычно. В первые дни Танни то и дело промахивался мимо ложки или кружки с целебным отваром, не соразмеряя расстояния. Позже дело пошло на лад.

Ничего, скоро он привыкнет.

– Доброе утро, госпожа.

Сивилла разрешила звать ее просто «Эльзой». Танни день за днем собирался с духом, но так и не отважился на этот подвиг.

– Опять «янтарь» снился? – участливо спросила Эльза.

В голосе ее больше не было смеха. Танни загляделся на девушку. Мягкий, невозможно правильный овал лица; едва заметный пушок – как на нежной кожице персика – на щеках, чуть тронутых румянцем. Губы, созданные для улыбок и поцелуев. Густые волосы цвета спелой пшеницы перехвачены на лбу лентой с золотым тиснением. А какие у нее глаза! А какие… Танни опустил взгляд ниже, зарделся, что маков цвет, и наконец вспомнил: ему задали вопрос.

– Ага! Сначала – будто я лечу. А вокруг туман…

– Жидкий янтарь?

– Да. Потом – холмы с глазами. Лезут, щупальца тянут…

Ужас бултыхнулся в животе ледяным комом, но сразу растаял. Это был только сон! Все хорошо, все просто чудесно! А скоро будет еще лучше – когда он встанет на ноги и начнет меняться.

– Такие сны всем снятся. Их навевает Янтарный грот.

– Я помню. Вы говорили, госпожа. Я изменюсь, и сны уйдут.

– Так и будет. Я принесла тебе завтрак.

– Каша? Здорово!

– Ну-ка, сумеешь встать? Я помогу.

– Спасибо, госпожа. Не надо, я сам.

Танни очень хотелось ощутить прикосновение Эльзы. Нет, нельзя. Он – мужчина. А скоро станет мужчиной-силачом. Уж до стола-то он сам дойдет! Тайком ощупав бедра, Танни убедился, что полотняные штаны, выданные ему хмурой бабкой-сиделкой, никуда не делись – и, резким движением сбросив одеяло, сел на лежанке. Голова закружилась, но Танни не подал виду. Спустил ноги на пол, сунул забинтованные ступни в широкие «топтуны» из войлока. Со второй попытки ему это удалось. Накинув на плечи тулупчик, кисло пахнущий овчиной – им Танни укрывался поверх одеяла – мальчик в сотый раз удивился: «Как Эльза не мерзнет? Горячая, должно быть…» В каморке госпитального барака, по счастью, отдельной, гуляли сквозняки. Жаровенка в углу воевала с ними без особого успеха. Мало кто соглашался на размен зимой. Это считалось дурной приметой. Но отец Танни сражался за каждый грош, и зимняя скидка перевесила суеверие.

– Хочешь, я возьму тебя под руку?

– Нет, – буркнул Танни, едва сдержав вожделенное «хочу!»: – Что я, маленький?

Маленький или большой, вставал он с превеликой осторожностью, держась за стену. Шершавое дерево под ладонью – не загнать бы занозу! Голова кружилась, в единственном глазе на миг потемнело. Накатила дурнота. Не отнимая рук от стены, он сделал шаг. Противно заныли пальцы на ногах. Пальцев у него больше не было, но он до сих пор чувствовал их. Пока мальчик лежал, отсутствующие пальцы не болели, только чесались.