Дорога скорби - Дик Фрэнсис

— А мне пришлось научиться. — Я коротко усмехнулся. — Это не намного сложнее скачек с препятствиями в Пламптоне в дождливый день.

— Все, что ты делаешь, поражает меня.

— Я хотел бы остаться жокеем.

— Да, я знаю. Но даже если бы все было хорошо, тебе все равно пришлось бы вскоре оставить это дело, ведь так? Сколько тебе уже? Тридцать четыре?

Я кивнул. Скоро будет тридцать пять.

— Немногие жокеи продолжают выступать, став старше.

— Чарльз, вы делаете жизнь такой приятно простой.

— Ты приносишь больше пользы людям на своем нынешнем месте.

Чарльз имел обыкновение вести разговоры, вселяющие бодрость духа, когда считал, что мне это нужно. Однажды он сказал о том, что я похож на кирпичную стену, — когда замыкаюсь в себе и отгораживаюсь от всего света, дела плохи. Может быть, он и прав. Но, по-моему, замкнуться в себе вовсе не означает отрешиться от внешнего мира. Даже если окружающие думают иначе.

Дженни, моя любимая и ныне бывшая жена, сказала, что не сможет с этим жить. Она хотела, чтобы я оставил скачки и стал помягче, а когда я не захотел или не смог, — мы разошлись. Она недавно снова вышла замуж, и на этот раз связала свою жизнь не с тощим темноволосым клубком комплексов, склонным к риску, а с мужчиной, который больше ей подходит, — надежным, седеющим, приветливым и незакомплексованным человеком с рыцарским званием. Дженни, воинственная и несчастливая миссис Холли, стала теперь безмятежно спокойной леди Вингхем. Ее фотография с сэром Энтони, красивым и довольным, стояла в серебряной рамке у Чарльза на столе рядом с телефоном.

— Как там Дженни? — вежливо спросил я.

— Прекрасно, — без выражения ответил Чарльз.

— Хорошо.

— По сравнению с тобой он человек скучный, — отметил Чарльз.

— Вам не следует так говорить.

— В своем собственном доме я могу говорить все, что мне заблагорассудится.

В согласии и взаимном удовольствии мы провели тихий вечер, течение которого нарушили только пять вызовов по моему сотовому телефону: всем с разной степенью безапелляционности требовалось узнать, где они могут найти Сида Холли. Каждый раз я отвечал:

— Это справочная служба. Оставьте номер своего телефона, и мы передадим ваше послание.

Все звонившие, кажется, работали в газетах, чем я был несколько озадачен.

— Не знаю, как они все разнюхали этот номер, — сказал я Чарльзу. Он нигде не значится. Я даю его только тем людям, с которыми работаю, чтобы они могли связаться со мной днем и ночью, чьи звонки я не хочу пропускать.

Я говорю им, что это личная линия связи только для них. Этот номер не указан на моей визитной карточке, его нет в моих записях. Я довольно часто переадресовываю на этот номер звонки со своего домашнего телефона, но сегодня я этого не сделал из-за Гордона Квинта. Так откуда половина газетчиков Лондона узнала номер?

— Как ты будешь это выяснять? — спросил Чарльз.

— Ну... думаю, что найму Сида Холли.

Чарльз засмеялся. Мне было немного не по себе. Кто-то прослушивал этот номер, а теперь кто-то его разгласил. Не то чтобы мои телефонные разговоры были совершенно секретными — я обзавелся номером с ограниченным доступом почти единственно ради того, чтобы телефон не жужжал без необходимости в самые ответственные моменты, — но теперь у меня было такое чувство, что кто-то умышленно оказывает на меня давление. Кто-то влез в мой компьютер — не очень глубоко, поскольку я знаю множество способов защиты.

Кто-то достает меня через электронику. Выслеживает.

Довольно — значит довольно. Пять репортеров — это слишком. Сид Холли, как я сказал, займется расследованием этой загадки.

Миссис Кросс, домоправительница Чарльза, приготовила нам простой ужин и хлопотала вокруг меня, как наседка. С некоторым чувством вины я иногда находил ее заботы слишком назойливыми, но всегда посылал ей открытки ко дню рождения.

Я рано отправился в постель и, как всегда, обнаружил, что миссис Кросс зажгла в моей комнате свет, приготовила свежую пижаму и пушистые полотенца.

Какая жалость, что дневные неприятности нельзя забыть так легко.

Я разделся, почистил зубы и снял протез. Левая рука «кончалась» в четырех дюймах ниже локтя — привычно, но все же до сих пор напоминает об утрате. Правая рука при каждом движении болела нестерпимо. Черт бы все побрал, подумал я и провалился в сон.

Утро не принесло облегчения. Я иногда пользовался услугами одной лондонской частной фирмы, которая предоставляла автомобиль с шофером, для того чтобы перевозить людей и вещи, которые я хотел укрыть от слишком любопытных взглядов.

Поскольку обе руки у меня были не в порядке, я позвонил от Чарльза, с его безопасного телефона, своим друзьям в «Теле-Драйв».

— Боб? Мне нужно попасть из места к северо-западу от Оксфорда в Кент, в Кентербери. По дороге сделать пару коротких остановок, а примерно во второй половине дня вернуться в Лондон. Это возможно?

— Давай адрес, — тут же сказал он. — Мы выезжаем.

Я позавтракал вместе с Чарльзом. Миссис Кросс на свой старомодный лад накрыла стол — тосты, кофе, каша и омлет. Чарльз не представлял себе утра без яиц. Он ел и смотрел, как я пью кофе, пользуясь только левой рукой.

Зная мою нелюбовь к объяснениям, он не делал никаких замечаний касательно железных труб.

Он читал газету, которая, как он мне дал понять, сделала сенсацию из смерти Джинни Квинт. Две колонки занимала фотография, на которой Джинни улыбалась. Я постарался не думать о том, как она могла выглядеть после падения с шестнадцатого этажа. Чарльз прочитал вслух:

— "Друзья говорят, что она была удручена предстоящим судом над сыном. Ее муж, Гордон, отсутствует". Другими словами, репортеры не могут найти его.

Суровое испытание прессой, подумал я. Мучение последних нескольких дней.

— Как ты считаешь, Сид, — сказал Чарльз самым своим спокойным и вежливым тоном, — ярость Гордона была преходящей или... э-э... маниакальной?

— Я считаю, — повторил я за ним, — что не стоит судить так поспешно. Гордон, возможно, и сам этого не знает.

— Будь осторожен, Сид.

— Разумеется. — Я проанализировал впечатления, оставшиеся у меня от коротких секунд нападения на Пойнт-сквер. — Не знаю, где была Джинни, когда она выбросилась из окна, но не думаю, что Гордон был с ней. Я имею в виду то, что, когда он напал на меня, он был одет так, как одевался во время пребывания в деревне. Ботинки в грязи, вельветовые брюки, старая твидовая куртка, голубая рубашка с открытым воротом. А металлическая труба, которой он ударил меня... Это был не прут, а двухфутовый кусок стального столба, вроде тех, на которые крепят сетчатые ограды. Я видел в нем дырки для проволоки.