Трамвай номер 0 - Олег Георгиевич Холодный

— кофе уже выпит и теперь мне гораздо труднее не зарыдать заново. Остаётся полчаса до поезда — надо докуривать и споро бежать обратно на перрон.

***

Последние полчаса до прибытия скорого я провёл на перроне, беседуя с двумя попутчиками, окаймившими меня по вагонам. Сам я еду в девятом (ещё одно мистическое число), первый мой собеседник — в восьмом, собеседница — в десятом. Следующие три часа я буду писать и не буду спать. Кстати, за последние 3 дня поспал я, в общей сложности, часа 3, из них лишь половину можно назвать сном, поскольку вторая порция была осознанного толка.

В правом окне наискосок тянется море, над которым плывёт попутная мне туча дождя, а по — пароходы, как будто именно украшенные мачтовыми огнями. Слева вижу скошенные углом взгляда основания гор, порой на них появляются свежеспиленные пеньки. У меня де жа вю — именно под таким углом я смотрел на лес и горы в первую ночь по дороге в «Юбилейный», когда мне всё-таки удалось немного уснуть и получить видение.

Я чувствую себя виноватым перед детьми не потому, что оставил их, а потому, что оставил их с людьми, своего внутреннего ребёнка давно задушившими. Даже если это и не так в каких-то случаях, оставшиеся заместо меня не собираются любить этих, вполне конкретных, настоящих детей — им это не нужно. Им нужно сдать практику в педагогических ВУЗах, чтобы потом ещё много лет профессионально не любить детей и приучать их к этой вывернутой норме.

Я бы остался, несмотря на то, что вместо заявленной ставки диджея меня сделали вожатым. Остался, если бы только мне дали свободу метода — но меня пытались принудить играть по правилам мёртвой системы, лишили выбора — ведь чтобы быть с детишками дальше, нужно было их насиловать бессмысленными требованиями, муштровать, подавлять агрессией, криком, угрозами, унизительными наказаниями за громкий смех — голос их сути.

Так мне удалось хотя бы сохранить нашу дружбу не извращённой надуманным форматом так называемой заботы. Но эти искорки в их глазах — нет ничего, что я хотел бы сохранить сильнее. Мне хочется верить, что пройдёт десяток лет, и эти искорки будут кострами. Хотя опыт, эта горькая смерть сердца, которую мы получаем внутривенно, по капле в день — опыт не оставляет вере достаточно шансов, чтобы отпустило узел в груди.

Поезд проехал всего пару минут и остановился на следующей станции. Стоит мучительно долго, издевательски. Давай, стальной змей, вези меня дальше, оборви эту пружину поскорее, умоляю тебя. Я никогда ещё не терял так много — и так быстро.

***

Проносящиеся за окном долины, узкими полосками гальки и плавняка рассекающие зелёное месиво Северного Кавказа — они прекрасны, полны живой и естественной красоты. И этой своей полнотой, опять и опять, с каждым взглядом, выворачивают меня наизнанку — той же особой внутренней подсветкой лучились и дети.

Кому

Она спала. Спала, но чутко. Её одурманенное гашишом сознание

обострило восприятие до предела. И какой-то невнятный звук пробудил

её из царства размытых ощущений. Сперва она не поняла, а

потом решила, что поняла. «Да, это был тот звук, когда мужчина

кончает, его ни с чем невозможно перепутать». Вряд ли у неё

был большой опыт по этой части, чтобы судить обо всех

мужчинах. Ей стало противно и горько. Она выгнала его. Из

коридора она снова услышала этот звук: «Он сделал это перед

зеркалом!». Её подозрения подтвердились на следующий день, когда

она получила смску: «Прости, ты очень красивая».

***

Я в очередной раз взялся доказать, что человек лжёт постоянно. И

получил весомую контратаку. Если разум и либидо постоянно врут

друг другу, и в этой двоякой ситуации ложью оказываются все

порождения, то, принимая во внимание, что ложь и правда

являются категориями разума, становится непонятно, что такое

вообще правда. А раз этот термин является неопределимым, то он

исключается из приближённого уравнения. Следовательно, при

отсутствии правды неясен сам факт существования лжи, т. е.

можно предположить, что и её нет. Отсюда следует, что

информационный обмен между суперэго и либидо не является ложью.

***

По возвращении домой я взглянул на табло старого телефона, которым

не пользуюсь. С неизвестного номера пришло новое сообщение:

«Прости, дружок, я вспылила. Давай не будем. Давай будем

просто играть». В свете того, что последние два вечера я провёл

с разными девушками, но в одном ключе, я был озадачен.

***

Насколько мне известно, в штатах нет понятия «академическое

музыкальное образование». У них есть школы рока, блюза, кантри,

диксиленда. А Россия гордится своим музыкальным образованием,

его всеобъемлищестотью и фундаментальностью. Тем не менее,

именно из штатов вышли Френк Заппа, Лидбелли, Оурнет Коулман и

Джон Колтрейн. Парадокс или намёк?

***

«Загляни в мои глаза — и ты увидишь другое небо», — пел Зак. Так пел

и я, провожая её до дома, пока софистская демагогия себя

исчерпала, и оставалось хоть какое-то время для

откровенности.»Мы так редко видимся, давай пообщаемся, хватит петь». А

потом и сама запела что-то с похожими словами, но на другой

мотив и не к месту. Я так люблю её голос.

***

Он проснулся от её возмущенного крика. Во сне он перевернулся на

живот, чтобы не свалиться с дивана, и задел её локтём. От этого

она и проснулась. А ещё во сне он стонал — ему снились

кошмары. Но она истолковала всё иначе. А он сразу же начал

извиняться, сам не зная за что. Он всегда перед ней извиняется.

***

«У академического музыкального образования есть один несомненный

минус — оно отучает людей слушать в песне слова», — «Давай не

будем развивать эту тему». Она всегда уходит в глухую

оборону, если теряет логическую нить. Я шёл домой, за спиной

металлически лязгнула захлопнувшаяся дверь, и звук исчез вместе с

полоской света. Я понял, что мне уже не избежать

притаившейся в морозилке бутылки палёной водки.

Перестук сердечек

Здесь главное не ошибиться. Итак, подъезд блочно-кирпичного длинного восьмиэтажного дома сталинской, судя по всему, эпохи. В нём располагается мой первый детский сад с ярковыраженными тонами поздней перестройки. На лестнице волнуется слоистый посверкивающий полумрак, происходящий от выхолощенного свечения единственной издыхающей лампочки дневного света и закрытой наглухо лученепробиваемой двери во двор.

Широкие ступени с выступающей за блок бетонной соплёй-воротником. Как водится по бокам доживают в одиночестве бронзовые пазы для металлических палок, призванных удерживать на месте мифические ковры. Бетон затоптан и отполирован десятками детских и воспитательских ног до упадочной безликости, в