И залпы башенных орудий... - Валерий Большаков

— Браво… — грустно проронил капитан. — Наизусть заучили параграф… Это, Витя, еще одна сказочка, которую вам благополучно скормили, а вы хорошо усвоили.

— Не понимаю…

— Скажите мне, а с чего вы взяли, что в зонах спецкарантина сплошь мерзавцы и подонки?

— А это не так?

— Не так! Просто у тех, на зоне, гены перетасованы по-особому, вот и возникает у них потенция к негативу. Они настолько активны, энергичны, эгоистичны, агрессивны, предприимчивы, что никакое воспитание не способно подавить в них инстинкты, связать и стреножить научной моралью. Да, кое-кто из них преступал закон, но большинство из «негативной формации» лишь способно к насилию, такая уж у них натура. Вот их и отправили в спецкарантин, от греха подальше с такими потенциями…

— Я не понимаю… Зачем вы мне все это рассказываете?

— А до вас еще не дошло? — горько усмехнулся капитан. — Вы тоже относитесь к «негативной формации». И я. И все, кто служит в Объединенной Космической. Мы все — потенциальные убийцы! Мы все способны к силовым акциям! А в зоне спецкарантина мы только потому не оказались, что из нас с детства готовили солдат — звездолетчиков, космопехов, десантников. Ну, что? Доходит?

— Подождите, подождите… — бормотал Виктор, отыскивая хоть какую-то слабину в беспощадно-логичных построениях капитана Козелкова. — Но ведь я сам выбрал космонавтику! Сам поступил во флот!

— Это вам так кажется, Витя. Воспитание — это могучая сила! Вас никто не заставлял, не ломал ваш характер. Вас последовательно вели — сначала родители и няня, потом воспитатели в детском саду, потом учителя в школе, преподаватели, наставники… Я не говорю, что это плохо! Нет, это здорово, что в подростке раскрывают его талант и пестуют всячески, развивают, взращивают. Это просто замечательно! И ведь вы счастливы тоже, ведь ваше образование, ваша работа полностью совпадают с вашими наклонностями. Я просто объясняю вам, почему вы здесь. И где вы можете оказаться впоследствии, если не прикусите свой язык. Я сказал уже, что в космосе мы как бы вне поля зрения ПНОИ. Это не совсем так… В Космофлоте работают десятки людей с имплантированным мозгодатчиком…

— Но их вживляют только настоящим преступникам!

— Или преступникам потенциальным. Таким, как мы. Человек с имплантом не может ударить другого — подобное желание моментально гасится. Он даже обругать никого неспособен. Творить — да, работать — сколько угодно. Но, как только такой человек перестает быть «хорошим», имплант выдает противоимпульс…

— И такой человек служит на «Дюранго»? — тихо спросил Виктор.

— Да.

— Это он меня заложил?

— Да. Но он не мог иначе! Сокрытие преступника или другая нелояльность — это то, что у него в голове не умещается. В буквальном смысле.

— И… если я не заткнусь и не стану смирным, кротким и лояльным, то такой мозгодатчик могут имплантировать и мне?

— Вполне. Для профилактики. Или сразу отправят в зону СК. Теперь вам все понятно?

— Теперь — да, — твердо ответил Виктор и встал. — Разрешите идти?

— Ступайте… И вот что еще. Вам я скажу первому — через месяц начнутся маневры под кодовым названием «Зеркало». Многих из вас переведут на время операции в экипажи других кораблей эскадры… Вам понятен мой намек?

— Молчать и не высовываться, — сказал Виктор без тени улыбки.

— Вы меня поняли, Середа…

Виктор вышел и зарастил за собой перепонку двери. Он был по-настоящему потрясен. С самого детства Витя Середа жил в Новом мире — прекрасном, чистом, добром, ласковом, безопасном. И вдруг такое… Оказывается, в его Мире Справедливости царит «электронный фашизм»!

«Я ждал врагов извне, — подумал Середа, — а их и внутри полным-полно… Н-да. Задача-то, оказывается, в два действия… Ничего… И внешних укоротим, и внутренних скрутим! Я вам еще устрою…»

Рейдер был огромен — диск под восемьсот метров в диаметре. Он походил на круглый торт, утыканный кремовыми розочками — куполками и башенками боевых постов, полосатыми панелями радиаторов, решетчатыми блюдцами антенн и прочим корабельным имуществом. Ну, это если смотреть на верхи, а если глянуть пониже…

Зеленое брюхо корабля из ноздреватой биокерамики грузно проседало, почти касаясь сухой щетинистой «травы», но полностью осесть на горячую почву днищу мешали три кольца усиленных опор. Будто пирог ко дню рождения перевернули и опрокинули на свечки…

Виктор поморщился: что у него сегодня за ассоциации? С самого утра так. Подлетали к Гаданде — ему привиделось, что горный хребет, покрытый лесом, будто хреном васаби намазан или той зеленой дрянью, какой их с Варей потчевали в японском ресторанчике — из водорослей ее состряпали, что ли? А океан был коричневым, как пепси. Он и вправду такой — от мути. В земных океанах планктон проживает, он все пылинки заглатывает, переваривает и отправляет на дно. Если бы не эта плавучая мелюзга, от всей той дряни, которую выносят в него реки, океан давно бы превратился в болото. В такое, как на Гаданде, — в здешней мутной водичке планктона не водилось, а реки были — ого-го какие! Широкие, как Нил или Амазонка. И хоть бы одна с прозрачной водой! Нет, все речные потоки или коричневые, как навозная жижа, или вовсе черные, или красные, или цвета кофе с молоком. Зато каньоны они нарезали — куда тому Колорадо! Самый большой — в десять километров глубины. Стоишь на дне, а стены почти сходятся вверху, небо снизу тонкой, изгибистой полоской кажется. Темно вокруг и холодно, но не тихо — река ревет, грохочет, камни ворочает, а эхо так и гуляет, донимает слух со всех сторон. Стереоэффект, будь он неладен.

Живность океанская только поверху жила, в верхних слоях, самых отстоявшихся. Хотя, кто ее знает, эту живность! Может, она и на глубине шарится. Правда, там такой ил… Сверху просто грязная вода, ниже она превращается в глинистый раствор. Автобатискаф спускали. Он погружался, погружался… Муть с плотностью кефира на глубине двести метров загустела до консистенции сметаны. А еще через сто метров аппарат застрял. Называется — приплыли.

Сощурившись, Виктор осмотрелся. В изумрудном небе Гаданды пылало ее солнце, окруженное тройным гало. Местные называли светило Садирой — такое имечко дали Эпсилон Эридана арабы. Аль-Садира. В принципе звучит…

Космодром был невелик — три серебристые посадочные полосы с удобной рубчатой поверхностью. Одну из них занимал линейный рейдер «Гладиус» и какой-то бот-планетарник, две другие были пусты. Все космодромные постройки сгрудились с восточной стороны — одинокая башенка диспетчерской, павильон космопорта, собранный из пластконструкций, грузовой терминал, заправочная станция под плоской темно-зеленой крышей.

В щелях между зданиями проглядывал поселок — белые купола и призмочки. К югу и к северу желтела и зеленела степь, а на западе отсвечивало море. Прибыв на Гаданду, Середа хотел было наведаться на бережок, но местное население ему отсоветовало — здешний пляж представлял собой топкую, блестящую на солнце полосу ила, плодородного и дюже вонючего, а добираться до берега надо было по широкой, почти километровой полосе засохшей грязи, растрескавшейся, как солончак. Иногда твердая корка проламывалась под ногами, и вы до пояса или по колено — как повезет — проваливались в густейший рассол… Середа подумал-подумал и решил, что искупается как-нибудь потом.