Продано! Искусство и деньги - Пирошка Досси

Деньги с их обещанием рая на земле становятся главным конкурентом христианской религии. И то, и то обещает спасение от земных страданий. Однако деньги предлагают это своим приверженцам при жизни, а церковь своим овечкам сулит небеса, что распахнут врата только после смерти. Религия апеллирует к всепрощению, солидарности и самоотречению, деньги будят корысть, расчет и соперничество. Согласно христианской традиции, деньги и религия есть ценности взаимоисключающие. Уже в Новом Завете мытарь Матфей, оставивший свой стол, полный денег, чтобы последовать за Иисусом, предостерегает: «Не можете служить Богу и мамоне»[17]. Позже Лютер, моральная инстанция для протестантов не только своей эпохи, обронил по этому вопросу мнение, эхо которого слышно и в двадцать первом веке: «Деньги – слово черта, посредством которого он творит все в этом мире, подобно тому, как Бог творит Своим Словом»[18]. И все же поворот от Бога к деньгам не сдержать. Деньги превращаются в орудие конкуренции, которое, в конце концов, совершает то, что, в сущности, доступно только Богу: они правят миром, определяя его смысл и направление[19].

Очевидное сходство внешней формы и внутренней логики религиозных и монетарных практик облегчает людям переход от Бога к деньгам. Церковь сама продемонстрировала, как наполнить новым содержанием существующие формы, приобретя при этом сторонников. В подражание языческим ритуалам, она разработала суггестивную литургию, которой надлежало донести до людей христианское чувство бытия и бытие христианского чувства. В Святом Причастии происходит превращение просфоры в Тело Христово и вина в Кровь Христову. Преображение ничего не стоящего в нечто ценное находит свое продолжение в монете. Однако не только просфора и монета поражают внешним подобием и подобием их символиче ских свойств. Финансовые и теологические понятия обнаруживают замечательное сходство: доверитель и верующий, кредит и credo, покупка и искупление, потребитель и треба. Обе системы основаны на вере. Денежная система тоже ослабевает, когда угасает доверие к ее валюте.

Неприязнь церкви к деньгам и взиманию процентов являлась не только вопросом морали. На карту была поставлена церковная власть. Феодализм представлял собой иерархически расчлененное общество, в котором каждому отводилось место согласно происхождению. Рождение королем, рыцарем, купцом, ремесленником, крестьянином или холопом определяло всю жизнь во всех отношениях: юридическом, политическом, экономическом, личном. Религия компенсировала изъяны в мире земном преимуществами по ту сторону и поэтому, в частности, обладала такой силой притяжения. Деньги привносили движение в статичную общественную систему, расшатывая социальные связи и тем давая простор для проявления личности. Так, крестьянин, вместо того чтобы отбывать барщину, мог расплатиться деньгами. Возможность выбора освобождала от пут, в которых держали его повинности[20]. Однако противиться роли, предначертанной Господом, означало противиться не только Божественной воле, но и установившемуся общественному порядку, на столпах которого покоилось могущество церкви. В Библии сказано: легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатым войти в Царство Божие. Тем более это относилось к ростовщикам, умножавшим свои капиталы взиманием запрещенных церковью процентов. Во Флоренции XV века банкир Козимо Медичи обнаружил средство, оправдывающее перед Богом этот грех и гарантировавшее спасение души в потустороннем мире наряду с укреплением власти в этом. Этим средством было искусство. Меценатство Медичи, поощрявшее художников, которые своими работами создали эпоху Возрождения, было гибридом деловитости, инстинкта власти и страха Божия.

В эпоху Возрождения расцвело, в корне преобразовав общество, денежное хозяйство. Символ его триумфального шествия, монета, попал, наконец, в руку каждому. Начавшееся при этом бурное развитие купеческого класса тесно связано с борьбой против привилегий и феодальных институтов. Ему сопутствуют новые концепции просвещения и гуманизма относительно идеи и практического осуществления политической свободы личности. Перед деньгами все равны. С ними здравый смысл побеждает веру. Просвещенные души, подобные Вольтеру, осознают интеграционную, экуменическую, в церковной терминологии, силу денег. В шестом «Философском письме» Вольтер предлагает антагонистам религиозных дискуссий отправляться вместо церкви на лондонскую биржу: «Если вы придете на лондонскую биржу – место, более респектабельное, чем многие королевские дворы, – вы увидите скопление представителей всех народов, собравшихся там ради пользы людей: здесь иудеи, магометане и христиане общаются друг с другом так, как если бы они принадлежали одной религии (…) Здесь пресвитерианин доверяется анабаптисту, и англиканин верит на слово квакеру»[21].

С победным шествием денежного хозяйства возникла необходимость отличать финансовую ценность от прочих форм ценного. Ибо функция денег, выражающая ценность товаров друг относительно друга, к реальной ценности отношения не имеет. Так, между XIV и XVI веками в английском языке слово pris, от латинского pretium (цена, плата, выкуп), превратилось в три слова с различными значениями: praise, prize, price. Praise означает «похвала», prize – «награда», price – выраженная в деньгах меновая стоимость[22]. Слово priceless – «бесценное» – впервые вложено Шекспиром в уста Шейлока, мстительного купца из Венеции, выразившего таким образом свою антипатию деньгам. Слово это обозначает ценность, которую невозможно выразить деньгами, потому что она лежит за пределами рыночной сферы, определенной обменом, предложением и спросом.

Дух денег, именуемый в Библии мамоной, не только активизировал рациональный ум. Он мобилизовал наши инстинкты и высвободил первичные человеческие энергии. В их сердцевине лежат те экономические нормы, которые французский философ Пьер Клоссовски называет «формой выражения и воспроизведением инстинктивных сил»[23]. Капитализм, по определению американского экономиста Лестера Турова, пророс из алчности[24]. Это ось, вокруг которой крутится колесо капитализма, где главное – деньги и их преумножение. Колоссальное притяжение алчности порождает как успех, так и провал. Алчность заставляет предпринимателя брать на себя финансовые риски и учреждать новые фирмы. В сочетании с оптимизмом – верой в собственный успех – алчность ведет к циклам сверхинвестиций и спадов, к рискованным сделкам и банкротствам. История капитализма – это захватывающая история как технологического прогресса и материального пресыщения, так и нестабильности, катастроф и бедности. Ведь рынки не всегда функционируют с заранее рассчитанной точностью математических формул, а люди – не постулированные экономистами рациональные потребители. Связанная со стадным поведением алчность ведет не только к здоровому росту экономики. Она вызывает экономические кризисы, ведет к бумам и крахам. И то и другое – имманентные признаки капитализма. Только в XIX веке экономист Чарльз Киндлбергер насчитал двадцать восемь финансовых кризисов[25]. Финансовые катастрофы уходят корнями в самую глубь истории капитализма. От тюльпановой мании в Голландии XVII века и мыльного пузыря «Компании Южных морей» в Великобритании XVIII века, где среди проигравших был и великий рационалист Исаак Ньютон, до мирового экономического кризиса 30-х годов XX века – во всех этих случаях трудно объяснить поведение реальных участников рынка. Динамика этих событий подобна какому-то метеорологическому явлению и, в конце концов, не оставляет людям времени действовать.