Невидимый палач. Кто на самом деле руководил Гражданской войной в России - Леонид Петрович Масловский

Уже давно элита дошла до такой степени неуважения к своему народу, его культуре, что между собой общалась только на французском языке. А если учесть, что большое количество помещичьих земель принадлежало иностранцам, то становится понятным, почему русские мужики жгли помещичьи усадьбы в 1917 году. Элитой была перейдена черта, дальше которой следует социальный взрыв.

Еще в 1905–1907 годах крестьяне начали борьбу за землю и волю. Надо отметить, что в тот революционный период крестьянство проявило поразительную организованность и культуру: в ходе уничтожения около 3 тысяч поместий (15 % их общего числа в России) практически не было случаев хищения личных вещей и насилия в отношении владельцев и их слуг. Вот что пишет английский историк русского крестьянства Т. Шанин о насилии 1907 года: «Поджоги часто следовали теперь особому сценарию. Решение о них принималось на общинном сходе, и затем при помощи жребия выбирались исполнители из числа участников схода, в то время как остальные присутствующие давали клятву не выдавать поджигателей… Крестьянские действия были в заметной степени упорядочены, что совсем не похоже на безумный разгул ненависти и вандализма, который ожидали увидеть враги крестьян, как и те, кто превозносил крестьянскую жакерию… Крестьянские выступления России оказались непохожими на образ европейской жакерии, оставленной нам ее палачами и хроникерами» [35, с. 121].

Царское правительство в лице председателя совета министров и министра внутренних дел Петра Аркадьевича Столыпина пыталось проводить реформы, направленные на решение аграрного вопроса. Крестьянам предлагали землю в Сибири, в Средней Азии, давали ссуду, подворье, оплачивали проезд. Предлагали бесплатно землю в частную собственность. Предлагали, но не понимали, что не для русского человека жизнь на хуторе. А если что-нибудь случится с главой семьи: умрет от болезни, погибнет? Как выжить одинокой вдове с детьми? А детей было по 5-10 душ в семье. В случае потери кормильца община посеет зерно на делянке семьи, соберет урожай, привезет в дом. Не умрут дети голодной смертью. А на хуторе? На хуторе в случае потери кормильца вся семья пойдет по миру. Имели место и другие причины отсутствия у многих крестьян желания переселяться на новые земли.

Крестьяне говорили: «Пусть помещики едут осваивать земли Сибири, а нам отдадут свои земли». Переселение, конечно, шло, но не такими темпами, которые были нужны для решения вопроса безземельных крестьян и заселения территорий Российской империи. Реформа допускала выход из общины и получение земли в частную собственность без переселения на новые земли.

«Смысл реформ Столыпина был в превращении сословия крестьян – базы сословного общества России – в два враждующих класса: сельскую буржуазию и сельский пролетариат. Иными словами, предполагалось через “реформу сверху” преобразовать за кратчайший срок традиционное общество в современное, западного типа. Это несравненно более глубокое потрясение, чем, например, преобразование традиционного общества царской России в традиционное общество советского типа» [35, с. 199].

После убийства в 1911 году в Киеве П. А. Столыпина евреем с русской фамилией Д. Богровым активное проведение земельной реформы прекратилось, и земельный вопрос в России не был решен не потому, что прекратилось осуществление реформ Столыпина, а потому, что для его решения надо было отменить частную собственность на землю, а на это, естественно, царский режим пойти не мог.

Всего в период с 1907 по 1916 год из общин выделилось 22,7 % от общего числа общинников. Многие из крестьян, выделившихся из общины, продали свои земли богатым крестьянам, в результате чего возникло кулачество, а продавшие землю стали батраками. Как указывалось выше, Столыпин и стремился создать на селе господ и батраков по европейскому образцу, за что его во время перестройки и вознесли в ранг великого государственного деятеля. В отличие от крестьянина, созданного столыпинскими реформами, общинный крестьянин при царе не был батраком. Он был хозяином на своей земле.

Реформа Столыпина не могла решить земельный вопрос, так как она поддерживала помещиков и формировала сельскую буржуазию – кулаков, что не соответствовало чаяниям крестьян. А Февральская буржуазная революция не могла реализовать свои замыслы в 1917 году, потому что в огромном сословном российском обществе слишком мало было людей, поддерживающих превращение страны в либеральное государство. В России в феврале 1917 года еще не было почвы, на которой могли бы обильно взойти семена либерализма.

Да и сами либералы чувствовали себя в России чуждым элементом. Совсем не так, как во Франции во время Великой французской революции, в которой они показали свое истинное лицо. Столетия Запад обвиняет Россию в жестокости, а его верные слуги и в настоящее время все наше великое прошлое представляют чередой злодеяний и непродуманных решений. Но достаточно сравнить нашу революцию с французской, чтобы убедиться, что Россия во все времена была самой мудрой и гуманной страной в мире.

Английский мыслитель Томас Карлейль в свои юные годы непосредственно наблюдал последний период французской революции. В 1837 году он издал фундаментальное сочинение о французской революции 1789 года. «Карлейль стремился осмыслить бесчисленные чудовищные злодеяния французских революционеров. Затоплялись барки, чьи трюмы были набиты не принявшими новых порядков священниками; «но зачем жертвовать баркой? – продолжал Карлейль. Не проще ли сталкивать в воду со связанными руками и осыпать свинцовым градом все пространство реки, пока последний из барахтающихся не пойдет на дно?.. И маленькие дети были брошены туда, несмотря на мольбы матерей. “Это волчата, – отвечала рота Марата, – из них вырастут волки”. Потом женщин и мужчин связывают вместе за руки и за ноги и бросают. Это называют “республиканской свадьбой”… Вооруженными палачами расстреливались маленькие дети, и женщины с грудными младенцами… расстреливали по 500 человек за раз…» И вот вывод Карлейля: «Жестока пантера лесов… но есть в человеке ненависть более жестокая, чем эта».

И образчик «предельной» (или, вернее, беспредельной) чудовищности: «В Медоне… существовала кожевенная мастерская для выделки человеческих кож; из кожи тех гильотированных, которых находили достойными обдирания, выделывалась изумительно хорошая кожа наподобие замши… История, оглядываясь назад… едва ли найдет в целом мире более отвратительный каннибализм… Цивилизация все еще только внешняя оболочка, сквозь которую проглядывает дикая, дьявольская природа человека», – так завершает Карлейль.

За четверть века (до начала Реставрации в 1814 году) Французская революция пожрала, по разным оценкам, от 3,5 до 4,5 миллиона человеческих жизней. Это может показаться не столь уж громадной цифрой, если забыть, что население Франции было тогда в 6–7 раз меньше населения России эпохи ее Революции (и, следовательно, гибель 4 миллионов французов соответствовала гибели 25–30 миллионов жителей России) и что в конце XVIII века не имелось тех средств уничтожения, которые «прогресс» создал к XX веку.

Известный специалист