Ничего, кроме магии - Евгений Гаркушев

– Ногами, как все люди ходят. Лица на нем нет, твердит, что срочно вас видеть желает. А мы его на территорию в таком виде пускать боимся.

– Пропустите, – велел Владимир Петрович, доставая из кобуры «беретту» и кладя ее под руку, на тумбочку под столом. Серый ввалился в кабинет, тяжело дыша и всхлипывая.

– Костяка и Толстого замочили, – сообщил он. – Машину испортили. Не знаю, как мне уйти удалось.

– Кто замочил, Серый? Как? Наглухо? – поднял брови Кравчук.

– Рому на куски порубили. Рука в стороне валяется, крови – море. У Костяка башка надвое расколота. Даже лица не видно. Девку куда-то утащили. Тоже мертвая, наверное…

– Не понял. – Кравчук застыл, наливаясь кровью. – Кто нападал, почему, где ты был?

Серый рассказывал, истерически вскрикивая и заикаясь:

– Не знаю. За машиной пошел, Костян и Толстый с девкой остались. На пустыре мы ее поймали, она с остановки туда убежала. Никого рядом не было, никто права не качал… Возвращаюсь с машиной – крови море, мертвые все. Я ходу оттуда. В машину сел – она не заводится, двери не открываются. Машину бросил, сюда.

Кравчук погладил «беретту», лежащую под рукой. Вот же идиот. В десанте еще служил… Наверное, разбивать кирпичи голове не на пользу. И смылся оттуда зачем-то. Чего бояться, если не нападает никто?

– И журналистка мертвая? – уточнил он. – Ты труп видел?

– Не знаю. Я только Костяна видел. И Рома хрипел на земле.

– Почему же решил, что и ее замочили? И зачем машину бросил, придурок? – скрипнул зубами Кравчук. – По ней ведь на тебя сразу выйдут.

– А что мне было, там оставаться? Жутко там. Вы бы Костяна видели. Как в фильме ужасов. Не люди, я думаю. Терминатор какой-то. Я сразу к вам, Владимир Петрович!

– Кроме людей, этого никто сделать не мог, – выдавил из себя директор. – Людей для всяких дел хватает. Только что за люди?

Кравчук надолго замолчал, сверля Сергея взглядом. Тот вжался в стул и сидел молча, ожидая решения своей участи.

– Ладно, будем считать, все правильно сделал, – минуты через две выдавил из себя Кравчук. – Необычного больше ничего не было? Кого на пустыре видел?

– Никого не было. Только еще до того, как я ушел, дед мусор выносил. Ушел сразу же, как только мы появились.

– Нельзя было деда отпускать.

– Да кто ж знал? – сорвался на визг Серый. – И что с ним делать? Что нам, вообще всех подряд надо было мочить?

– Нет, Сережа, конечно, нет, – участливо сказал Кравчук. – Иди отдохни. Водки выпей. Оленька тебе бутылку из моих запасов выдаст. Успокойся. Я тебя позже вызову.

Как только Серый вышел из кабинета, Кравчук нажал кнопку интеркома, вызывая заместителя:

– Семеныч? Иди сюда. Посмотри за Серым. Как только выпьет пару стаканов – удави его, вывези и где-нибудь за городом на дереве повесь. Да смотри, чтобы все тихо было. Никто, кроме тебя, знать не должен.

Даже бывалые работники органов вздрогнули, когда прибыли на пустырь, где местные жители обнаружили два изуродованных трупа. Впрочем, эксперт, побывавший на войне и видевший, как работают холодным оружием, сообщил, что такие раны вполне можно нанести штык-ножом от автомата Калашникова.

Рядом с пустырем была обнаружена «десятка», которая, как выяснилось, принадлежала прекрасно известной правоохранительным органам корпорации «Барс». Ее мотор как бы расплавился изнутри. Поршни прикипели к цилиндрам, бензонасос пришел в полную негодность, радиатор лопнул. Возможно, машина ездила совсем без масла, но до такой степени, чтобы оплавились поршни, двигатель вряд ли смог бы нагреться сам. Может быть, кто-то ударил по двигателю из теплового оружия? Но внешне «десятка» была абсолютно невредимой.

Чуть позже в лесополосе на другом конце города был найден повесившийся Сергей Стаценко, бывший десантник, водитель той самой «десятки», работавший в «Барсе». Он, скорее всего, и расправился с товарищами, а после покончил с собой. Орудия преступления при нем, правда, не нашли. Скорее всего, он его где-то выбросил или спрятал.

После того как Серый, тихо постанывая и приволакивая по земле ногу, удалился по переулку прочь, Наташа словно погрузилась в полусон. Магистр Ульфиус одним движением взлетел в седло, протянул сильные руки, поднял девушку с земли и посадил ее перед собой. Конь фыркнул, смешно шевельнул ушами и тронулся по направлению к переулку, где скрылся Серый. Другого выхода с пустыря не было.

Конь осторожно ступал по щебню, но, выйдя на ровную дорогу, припустил вскачь, да так быстро, что, казалось, и автомобилю за ним не угнаться. Как ни странно, проходившие по улицам люди на всадника и его спутницу внимания не обращали. Даже не смотрели в их сторону, хотя грохот подкованных копыт по асфальту, казалось бы, должен был разнестись по всему городу.

Скакун Ульфиуса направлялся к дому Наташи, хотя девушка не говорила спасшему ее воину, где она живет.

«Наверное, я все-таки сплю, – решила Наташа. – Только вот в каком месте я заснула? Не слишком ли страшно будет просыпаться?»

Спутник ее ехал как ни в чем не бывало, безмятежно поглядывая по сторонам. Похоже, приключение его даже не взволновало. А у Наташи сердце до сих пор частило, словно в лихорадке.

– Может быть, нужно было помочь тому, которому ты отсек руку? – обратилась она к Ульфиусу, в очередной раз обернувшись.

Почему-то Наташе и в голову не пришло обратиться к новому знакомому на вы. Она вообще почему-то воспринимала этого потрясающе красивого мужчину, обнимавшего ее левой рукой за талию, как близкого родственника: отца или любимого брата.

Магистр холодно улыбнулся:

– Тому… кому? Бандиту? Ты думаешь, он бы помог тебе в сходной ситуации? По-моему, он, напротив, хотел причинить тебе вред и убить тебя без веской на то причины. Он получил по заслугам. На помощь может рассчитывать только тот, кто ее заслужил.

Наташа опешила Откровенность магистра даже испугала ее. Она думала, Ульфиус скажет, что оставаться на пустыре было опасно, что бандиту должны помочь свои. Но такого откровенного холодного заявления она не ожидала.

– А как же нравственность, гуманизм? Выходит, прав тот, кто сильнее? – горячо возмутилась Наташа, удивляясь самой себе. Еще пятнадцать минут назад она готова была удавить подонков голыми руками, представься такая возможность. А сейчас, вспоминая искалеченного Рому, она не испытывала ничего, кроме жалости.

Ульфиус пристально посмотрел в глаза спутницы:

– Ты хорошая девушка. Но какие у тебя, однако, перевернутые представления о нравственности. Ведь он умышлял зло сознательно и прекрасно знал, что творит зло. Почему мы должны испытывать к нему сострадание? Жалея его, мы сочувствуем злым делам, которые он творил, и становимся на его сторону. Значит, сами становимся злыми… Впрочем, хватит об этом. Расскажи лучше о другом. Почему они на тебя напали?