Рио-де-Жанейро. Карнавал в огне - Руй Кастро

Конечно, так с ними обращались только потому, что они были французы. Познакомившись с португальцами, тупинамба сразу же поняли, кого они предпочитают в качестве захватчиков. Португальцы забирали их в рабство, пытали и ни во что не ставили их обычаи — они не могли придумать ничего лучше, чем использовать индейцев для сбора сахарного тростника и рубки красного дерева, так называемого пау-бразил; именно от него и получила свое название Бразилия. Французы же, хоть и не забывали о пау-бразил, вскоре сообразили, что обращаться с аборигенами хорошо и потакать им — совсем неплохая идея, хотя бы для того, чтобы привлечь их на свою сторону, если португальцы всерьез заинтересуются Рио (в те далекие времена португальцы были слепы к очарованию Гуанабары и стремились в Баию и Пернамбуко на севере и Сау-Вишенте на юге). Эта стратегия сработала и положила начало франко-тупинамбаской Антанте, просуществовавшей семьдесят лет. В сопровождении воинов-индейцев французы покидали свои корабли и исследовали джунгли и, общаясь жестами и отдельными словами, совсем неплохо ладили с местными. К 1510 году и с той и с другой стороны уже появились знатоки языков — французы говорили «Те mutimúti, aruá, kybáb!» («У меня есть крюки, зеркала и гребни!»), индейцы же восклицали «Bien súr!» и «Ou-lá-lá!». Еще не став де-юре португальским, Рио де-факто был французским.

Пришельцы подметили еще одну особенность аборигенов — каннибализм, но, как ни удивительно, авторитет тупинамба у европейцев ничуть не снизился. Возможно, причина крылась в том, что обычай есть человеческое мясо объяснялся местью (и не имел никакого отношения к нехватке дичи) и совершалось все в точном соответствии со строгими правилами этикета. Во-первых, ели только военнопленных, и только сильных и смелых, предпочтительно воинов племени теммину, с которыми они воевали вот уже лет пятьсот — так долго, что это превратилось чуть ли не в своеобразный вид спорта. Во-вторых, ничто не делалось в спешке: у пленного были определенные права и обязанности, которые он должен был выполнить перед смертью.

Для начала приговоренный становился личным гостем вождя, который селил его в собственной хижине, где его кормили самым лучшим. Он был обязан жениться на очаровательной девушке из племени тупинамба, и ему разрешалось провести приличный медовый месяц. Ни в одной цивилизованной стране с поверженными врагами так не обращались. Пленник и думать не мог о побеге — он покрыл бы глубочайшим позором свое племя. В день, предназначенный для казни, приглашения рассылались во все соседние деревни, и собиралось множество народу. Было много песен и танцев, гости садились в большой круг. Пленника вызывали на середину, раскрашивали и давали ему камни и черепки, чтобы он бросал их в своих тюремщиков. Согласно церемонии он должен был яростно их проклинать, призывая месть собратьев. И когда его угрозы достигали апогея, он получал по голове дубинкой, падал с разбитым черепом и красиво умирал под крики «Браво!» и «Бис!».

Затем его тело с любовью расчленяли. Более грубые части вывешивали коптиться над огнем и позже отдавали воинам, мозги, гениталии и внутренности тушили и подавали женщинам, а еще теплую кровь отдавали детям. Моим читателям, которые несомненно предпочитают эскарго, кассуле и буйабес, такая пища может показаться отталкивающей. Но тупинамба ели, пили и причмокивали губами, а к концу пиршества чувствовали себя сильнее, ведь они поглотили могучего врага. Само пиршество, по правде говоря, было почти символическим. Из-за количества собравшихся каждому гостю мог достаться максимум палец ноги или половина уха. А сам обед, должно быть, состоял из броненосцев, капибар и диких пекари, щедро запиваемых напитком под названием кауим (перебродивший сок маниоки), и веселье продолжалось неделю.

Французы, которые изобретают кулинарные шедевры из самых странных ингредиентов, менее чем кто-либо были шокированы особенностями диеты индейцев Рио. Настолько, что их корабли отправились обратно к Ла-Маншу, увозя с собой не только обычный набор экспортных товаров (древесину пау-бразил, молотую маниоку, перец, табак, обезьян и попугаев), но и несколько образчиков «естественного человека» — тупинамба, которые по доброй воле поднялись на борт, уверенные, что отправляются «на небеса». И в каком-то смысле так оно и было. И если они не умирали за время пути, то, когда аборигены прибывали в Европу, с ними носились еще больше, чем с мартышками или попугаями, потакали им во всем, и они шествовали, обнаженные, на «бразильских празднествах» для французских королей. Два подобных празднества прошли в Руане, в Нормандии: одно устроили в 1550 году для короля Генриха II и его любовницы Дианы де Пуатье, а другое — в 1562 году для молодого Карла IX и его вдовствующей матери Екатерины Медичи. И на втором из них среди гостей, с записной книжкой в руках, присутствовал Мишель де Монтень.

Тупинамба никак не назовешь неблагодарными невежами. Некоторые из них, следуя примеру французов, обосновавшихся в Рио, оставались во Франции до конца жизни, привыкали к холоду, осваивали язык и даже (в редких случаях) постигали искусство различать на вкус двести сортов сыра. Большинство работали в домах парижской знати, где приходилось носить шелковые чулки и парики. Богато одаренные (во всех смыслах) даже женились на самых смелых парижанках, которые рожали от них детей — первых кариок, появившихся на свет вдали от родины. Так что было такое время в шестнадцатом веке, когда тупинамба, прогуливающийся в длинном камзоле по левому берегу Сены, казался не более странным, чем француз, раскрашенный красной глиной, в причудливом головном уборе, но голышом, ловящий рыбу при помощи стрел и лука на пляже Фламенгу — именно так многие французы здесь и жили, и некоторые из них даже обогащали свою диету, пристрастившись к антропофагии.

Несколько лет спустя Европа будет зачитываться путевыми заметками двух французских клириков, францисканского монаха Андре Теве и теолога-кальвиниста Жана де Лери, описавших свои приключения в Рио с 1555 по 1560 год. В разное время оба они побывали в Рио с вице-адмиралом Никола Дюран де Вильганьоном, когда тот пытался основать французскую колонию в тропиках. По религиозным причинам Теве и Лери друг друга не выносили, но оба с огромным интересом изучали индейцев (что-то им нравилось, но многое и не нравилось), описывали их повседневную жизнь в мельчайших подробностях, иллюстрируя свои рассказы множеством рисунков. Их книги оказали влияние на многих писателей, в том числе и на Монтеня, который одним из первых увидел в Руане вживую нескольких представителей мира, о котором говорилось в этих заметках. А еще у Монтеня был слуга, побывавший с Вильганьоном в Рио, и, чистя хозяину платье, бойкий малый описывал интимные подробности жизни аборигенов, которые могли ускользнуть от внимания писателей и путешественников.

В эссе «О каннибалах», которое будут читать по всему миру, Монтень сравнивал социальную организацию аборигенов с европейской цивилизацией. Прежде всего, они не вели завоевательных войн. В отличие от европейцев, рвущих друг друга на части за пару пинт Атлантического океана, аборигены сражались во имя более благородных целей: чести, справедливости и мести. Потерпев поражение, эти дикари не бросались бежать, как зайцы, они сохраняли мужество до конца — их можно было убить, но победить их было нельзя. Хорошо, они полигамны, ну так что же? В Библии полно примеров цивилизаций, практиковавших полигамию. Они не дерутся за наследства, потому что у них все принадлежит всем — и земля, и море, и небо, и звезды. По сути, писал Монтень, этот примитивный «коммунизм» — очень удачная находка, и поразительно, что по этим правилам живут такие варвары. Более того, продолжал он, было бы неплохо пересмотреть понятия «варвар» и «дикарь», принятые европейцами для описания незнакомых народов только потому, что у тех иные обычаи. И, добавлял он, сам каннибализм, практикуемый в Гуанабаре, более гуманен, чем казни, производимые в Европе во время религиозных войн, когда раненых пленников бросали диким зверям или живыми зарывали в землю.