Рио-де-Жанейро. Карнавал в огне - Руй Кастро

Приезд в Рио — настолько волнующее событие, что вот уже много веков любой, кто прибывает сюда, самолетом или на корабле, выпадает из привычной реальности. Должно быть, то же самое случилось и летом 1502 года, когда португальский флот под командованием Гонсало Коэльо впервые вошел в залив Гуанабара. Его главный рулевой, флорентиец Америго Веспуччи, решил, что это не бухта, а устье реки. А поскольку на календаре было первое января, он назвал это место Рио-де-Жанейро (Январская река) — тем самым именем, которое мы все любим и так охотно сокращаем до краткого «Рио». До сих пор историки не могут понять, как Веспуччи, кормчий, проплывший семь морей, знаток космографии, сумел перепутать залив с рекой. Возможно, его привел в замешательство пейзаж, а если так, то в этом отношении он был не единственным, а всего лишь первым. Есть еще теория, что на старопортугальском слово «rio» означало и залив тоже. В таком случае Веспуччи не ошибся. Один взгляд на его послужной список убедит нас, что не стоит недооценивать его умение придумывать имена. Например, может, Колумб и открыл Америку, но кто изобрел выражение «Новый Свет» и, в конце концов, дал свое имя новооткрытому континенту? Отважный Америго Веспуччи — человек, окрестивший Рио.

Если бы Веспуччи вернулся в этот город сегодня, пятьсот лет спустя, что бы он подумал? В 1502-м он смотрел в сторону Сахарной головы, и бухта Гуанабара раскинулась перед ним живым воплощением представления древних о рае: ослепительный пейзаж, буйство растительности, холмы и горные хребты, пляжи, бухты, острова, песчаные дюны и отмели, мангровые деревья, болота, лагуны и леса, и все это под бескрайним синим небом. Этот край, великолепное творение природы, населяли счастливые, опаленные солнцем и не знавшие запретов морали жители, которые дни напролет пели и танцевали в ярких лучах солнца, все как один голые, радостно предавались любви в лесах и на песке, спали под луной в гамаках или романтичных соломенных хижинах, окруженные изобилием фруктов, птицы и рыбы, — только протяни руку, всю жизнь ничего не нужно сажать, достаточно срывать и собирать. Идиллия их жизни казалась сущим раем, и уже не оставалось места для распространенного тогда среди иезуитов мнения, что у дикарей «нет души».

В 2002-м Веспуччи увидел бы немало как сходства, так и различия с теми восхитительными картинами, что предстали когда-то его взору. Залив показался бы ему не менее впечатляющим, вот только, присмотревшись повнимательнее, сегодня он обнаружил бы, что воду загрязняют инородные тела — пластиковые бутылки, старые шины или тысяча тонн нефти, пролившейся в море из танкера. Очертания побережья все еще радуют взор, но Веспуччи, знавший это побережье еще девственным, заметил бы, как оно изменилось, — где теперь десятки чудесных бухточек, островков и пляжей? Горы все еще на месте — как стойкие часовые, они не покидают своих постов, но их зеленый покров значительно поредел. Да и температура воздуха несколько поднялась, и ему до смерти захотелось бы снять свои бархатные штаны и елизаветинский камзол. Но он определенно не стал бы порицать все новшества до единого: канатная дорога, поднимающаяся на вершину Сахарной головы, ему непременно бы понравилась. И куда бы он ни взглянул, перед ним лежало бы красноречивое объяснение причин подобного преображения: вместо деревни с ее разбросанными хижинами перед ним предстал бы город с высокими белыми домами, населенный 5,8 миллиона людей, зовущих себя кариоки, и почти у каждого из них есть душа!

Веспуччи узнал бы и некоторые из старых обычаев. Многие аборигены до сих пор проводят полжизни на пляже практически безо всякой одежды. В определенный период года они оставляют все прочие занятия и без оглядки предаются песням и танцам под звуки барабанов, вот только теперь они одеты в странные костюмы и в их движениях присутствует некий намек на хореографию. А их хижины на склоне холма построены теперь не из соломы, а из дерева и кирпича. Если бы Веспуччи сошел с корабля и прошелся по улицам, он оказался бы в древнем и вместе с тем современном городе, гостеприимном и равнодушном, сдержанном и снисходительном к безрассудству, цивилизованном и варварском. Здесь, посреди этого смешения противоположностей, он ощутил бы острее, чем где бы то ни было, будто он очутился в раю и в аду одновременно. И он был бы поражен, хотя даже логово самых свирепых пиратов его не испугало бы.

Если проследить историю Рио, то за 500 лет город успел побывать в роли: Эдема, о котором мечтали утописты, неудавшейся Антарктической Франции, пристанища для пиратов и корсаров, рынка сбыта золота и рабов, крупнейшей столицы европейской метрополии и опереточного королевского двора, родины знаменитого карнавала, и во все времена — когда втайне, когда открыто — своего рода сексуальной Мекки. Здесь привыкли во все времена с радостью давать приют любому: солдатам, миссионерам, жертвам расовых гонений, политическим беженцам, религиозным бунтарям, иммигрантам отовсюду и даже спасающимся от правосудия. Рональд Биггс, Великий Грабитель Поездов, не первым задался вопросом: «А что, если мне бежать в Рио?» Задолго до него, в 1950-м, персонажу Алека Гиннесса из фильма Чарльза Крайтона «Банда с Лавендер-Хилл» пришла в голову та же мысль, — разница только в том, что Биггс сюда действительно приехал. Любопытно, что бразильцы, присвоив чьи-либо деньги, бегут совсем в других направлениях — в Майами или в Европу.

Рио радушно принимает любого и не задает вопросов. Этот город — полоска земли, уместившаяся между горными цепями и побережьем, вдоль которого почти на пятьдесят миль протянулись пляжи, — неизменно обещает солнце, хорошее настроение и свободу движений. И если не считать нечастых гроз, поражений футбольной команды «Фламенгу» (от которой все равно половина города приходит в радостное возбуждение) и некоторых других небольших местных неприятностей, свои обещания город всегда выполняет. Недавно, в 2003 году, журнал «Нью Сайентист» назвал его «самым дружелюбным городом мира». Просто для информации сообщу: «самым недружелюбным» оказался Нью-Йорк.

320 лет Рио являлся столицей Бразилии (если учитывать и период с 1640 по 1763 год, когда город делил сию почетную обязанность с Баией), до тех пор пока в 1960 году не основали Бразилиа, этот парк аттракционов, отданный на откуп политикам и дельцам. Все это время Рио служил еще и своего рода официальными воротами в страну и главным ее символом. Чтобы понять, в какой стране он находится, иностранцу хватало одного лишь взгляда на Сахарную голову, бульвары вдоль пляжей Копакабаны, статую Спасителя или стадион «Маракана». И ничего не изменилось, когда Рио-де-Жанейро перестал быть столицей: он так и остался городом, который первым приходит на ум при слове «Бразилия».

В этом есть хорошие и плохие стороны. География — не самый любимый предмет человечества, и поэтому жители любой страны склонны полагать, что все происходящее на 3,3 квадратных мили площади Бразилии случается именно здесь. В Амазонии загорается лес — и все думают, что здесь замешан кто-то из Рио, и никто не обязан знать, что Рио от Манауса дальше, чем Лиссабон от Москвы. По той же причине многие считают, что кариокам приходится средь бела дня сходиться в неравной схватке с аллигаторами или что в квартиры к ним пробираются змеи и обвиваются вокруг ног милых пожилых леди, вяжущих свой чулок. Конечно, ничего подобного здесь не случается, но утешительно думать, что в более потаенных, соблазнительных уголках города, вроде Хорто, Гавеа, Урка или Косме Вельо, что вплотную подходят к лесу, где полно домов с верандами и задними дворами, все еще можно увидеть стайки обезьянок, качающихся на проводах в полуметре от окон или пристающих к местным жителям. Это, должно быть, пра-пра-пра-правнуки тех обезьян, которых поймал Чарльз Дарвин, прибывший в город в 1832 году на корабле «Бигль», и которые натолкнули его на революционные теории о происхождении видов. Рио нередко навещают и морские выдры, дельфины и пингвины, а на днях пару капибар видели в лагуне Родригу ди Фрейташ, между катамаранами и парусными лодками. Но самым примечательным посетителем за последнее время была полутораметровая черепаха весом под триста килограммов, отложившая тридцать восемь яиц на пляже Макумба. Насколько нам известно, куда бы ни мигрировали черепахи, они возвращаются на родной пляж, чтобы отложить яйца, а значит, в двадцать первом веке перед нами предстала настоящая черепаха-кариока, уважающая традиции.