Мургаш - Добри Джуров

защитить свои земли и прикрыть крепость Сердику от набегов византийцев.

Здесь же после падения болгарской державы и начала турецкого ига оттоманские завоеватели соорудили на месте разрушенного укрепления новую крепость, дав ей поэтическое имя Ялдызтабия, что значит Солнечная крепость. И правда — самые первые лучи утреннего солнца озаряют эту крепость, образуя резкие контрасты золота и черноты.

Эти места помнят и легендарные подвиги Чавдара и Рады-воеводы. Здесь прошла и чета Панайота Хитова с легендарным знаменосцем «Невским.

Здесь же могилы четников Христо Бо́тева, тех, кто под командой Войновского пробивались на восток. Здесь же сложили свои головы храбрые воины генерала Гурко во время стремительного броска на запад.

…Снежные сугробы покрыли дороги. Приказа отступать не было. Не дрогнули богатыри и когда пришла еще более страшная, нежели неприятельская картечь, белая смерть. Сотни их остались здесь навсегда, завоевав победу и освободив братский народ.

Как четки, стоят сотни памятников возле дорог и на недоступных вершинах, в седловинах и у горных троп — символы вечно живой славы русского оружия, бессмертного народа-освободителя.

Много превратностей было в судьбе Болгарии. Русофилы сменялись германофилами и англофилами. Но никто, даже в самые мрачные дни фашистского рабства, не посмел посягнуть на эти памятники. Благодарные потомки украшают их живыми цветами.

И веками на все это глядит Мургаш, защитник рабов, отец повстанцев-гайдуков, молчаливый, туманный Мургаш.

Когда-то, после разгрома Апрельского восстания, Захарий Стоянов с горечью писал:

«…Мы смотрели не только на дымящуюся Фракию, но и на шопскую Софию. Она позорно и нерешительно дремала в своей постели. Нет ни дыма, ни пламени, нет ни знамен, ни бунтовщиков. Пятьсот лет нужны, чтобы разбудить софийских шопов».

Прошло только шестьдесят лет. Достаточно ли этого срока, чтобы шопы изменились? История произнесла свое веское слово: «Да!»

Весной 1942 года в районе Мургаша был образован партизанский отряд. Землянка наша находилась под вершиной горы. В партизанский район вошли четыре околии: Софийская, Новоселская, Пирдопская и Ботевградская. Во всех четырех околиях нашего района хорошей земли мало, да и та бедна. Главным занятием жителей Софийского поля было только отчасти скотоводство, а больше — мелкая торговля на базаре. Каждую неделю по вторникам и пятницам в город шли люди с котомками, в которых лежало немного яиц, масла, несколько головок репы — все, что можно оторвать от голодных детских ртов. В строительный сезон мужчины уходили на заработки разнорабочими, а девочки с четырнадцати лет нанимались в услужение.

Ботевградские и пирдопские крестьяне были лишены и этих «привилегий» софийских шопов. Им трудно было вышагивать с торбой по шестьдесят — семьдесят километров, и поэтому свой товар они вынуждены были продавать перекупщикам вдвое дешевле. Мужчины работали в горах дровосеками, чтобы скопить деньжонок — заплатить налоги и купить керосина, соли и тетрадок для детворы.

И несмотря на такую бедность, жители партизанского края широко распахивали перед нами двери. За это фашисты жгли дома, расстреливали и закапывали ятаков живыми в землю.

Да, достаточно было всего лишь шестидесяти лет после освобождения, достаточно было скрытой и незаметной работы нашей партии, чтобы коренным образом изменить психологию людей, вдохнуть в них новые идеалы, новые мечты.

И вот сегодня новые памятники бессмертной славы выросли вокруг Мургаша. В селах и на полях, на вершинах гор и в густой лесной чаще стоят они, и на граните высечены надписи:

«…Здесь погибли борцы за народную свободу…»

У каждого памятника есть свой день в году, когда пустынное место заполняют люди, печальные, торжественные, взволнованные. Это отцы и матери, сестры и братья, сыновья и дочери, партизаны и ятаки, товарищи, молодые наследники славы и подвигов.

…Когда все опускаются на колени, я всматриваюсь в имена, высеченные на граните: Сашка, Марийка, Калина, Захарий, Ленко, Митре, бай Райко, Васко, Ворчо, Дечо, Кочо, бай Михал, Стоянчо — сотни имен, близких и дорогих, имен героев. Стоит закрыть глаза — и я вижу их такими, какими они были два десятилетия назад. Время не меняет их. Они живут и будут жить такими же молодыми, мудрыми, смелыми.

Живите же вечно, мои дорогие друзья, павшие в борьбе, вечные, как Мургаш и наш народ! Вы сами воздвигли себе памятник в душах грядущих поколений.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

— Соте, ты почему танцуешь с моей девушкой?

Тот самый парень с Красной поляны стоит перед нами и смотрит с чуть дерзкой, насмешливой улыбкой.

— Так я же не знал, Добри, — отвечает Сотир, и я почему-то решила, что сейчас Сотир уйдет, оставит меня одну с этим парнем. Но Сотир лишь делает шаг вперед и, усмехнувшись, продолжает:

— В другой раз ты меня обязательно предупреждай.

Через мгновение мы оказываемся в противоположном углу комнаты. На глазах у меня слезы.

— Второй раз его вижу… «Моя девушка»… Как он может так говорить?..

Сотир хмыкает:

— Такой уж наш Добри!

Впервые я увидела его в прошлое воскресенье на Красной поляне. Туда мы приехали вместе с Ненкой. Я никак не могла привыкнуть к этой компании, где девушки были с короткой стрижкой, с непокрытой головой и носили грубые башмаки. Мне казалось, что все смотрят на меня с насмешкой и удивлением: дескать, а этой-то что понадобилось у нас?

У меня сохранилась фотография тех лет: косы уложены по последней моде, шляпка с пером, высокие сапожки, на руке большая сумка из коричневой кожи. Из-под пальто с широким поясом выглядывает белая блузка и юбка клеш.

Я твердо решила: пусть мать сердится, но в первую же зарплату покупаю себе туристские ботинки, юбку из толстой материи и шерстяной пуловер. Не хочу ничем отличаться от других девушек.

Наступала осень. Листья с деревьев уже начали облетать и стелились внизу мягким ковром. По аллее шла группа юношей и девушек. Их смех, то громкий, то приглушенный, поднимался до верхушек деревьев и исчезал где-то вдалеке.

Многих из них я знала — текстильщики с Четвертого километра; незнакомые — с резиновой фабрики ППД. Но и тех и других я стеснялась и пряталась за спину подруги, размахивавшей руками и громко приветствовавшей своих знакомых.

И вот мы наконец на Красной поляне. Не знаю, кто и почему ее так назвал, — то ли рабочие, которые часто приходили сюда, то ли полиция, которая повсюду совала своих шпиков и агентов, стоило лишь людям собраться вместе.

Когда мы пришли на поляну, молодежь окружила одного парня, заигравшего на губной гармошке. Девушки образовали шумную стайку недалеко от них.

Наш Асен-Текстильный (был еще и Асен-Каучуковый с резиновой фабрики) вышел на середину,