Горячий снег - Юрий Бондарев

– На такси? В ресторан? Это романтично, - сказала Зоя,переждав смех солдат. - Никогда не испытывала.

– Со мной всё испытали бы.

Сержант Нечаев сказал это, обволакивая Зою карими глазами, иКузнецов, почувствовав обнаженную скользкость в его словах, прервал строго:

– Хватит, Нечаев, чепуху молоть! Наговорили с трикороба! При чем здесь ресторан, черт возьми! Какое это имеет отношение!.. Зоя,пейте, пожалуйста, чай.

– Смешные вы, - сказала Зоя, и будто отражение болипоявилось в тонкой морщинке на ее белом лбу.

Она все держала кончиками пальцев горячую кружку передгубами, но не отпивала, как прежде, маленькими глотками чай; и эта скорбная морщинка,казавшаяся случайной на белой коже, не распрямлялась, не разглаживалась на еелбу Зоя поставила кружку на печь и спросила Кузнецова с нарочитой дерзостью:

– Вы что на меня так смотрите? Что вы ищете на моемлице? Сажу от печки? Или тоже, как Нечаев, вспомнили каких-то там королев?

– О королевах я читал только в детских сказках, -ответил Кузнецов и нахмурился, чтобы скрыть неловкость.

– Смешные вы все, - повторила она.

– А сколько вам лет, Зоя, восемнадцать? - угадывающепоинтересовался Нечаев. - То есть, как говорят на флоте, сошли со стапелей вдвадцать четвертом? Я на четыре года старше вас, Зоечка. Существенная разница.

– Не угадали, - улыбаясь, сказала она. - Мне тридцатьлет, товарищ стапель. Тридцать лет и три месяца.

Сержант Нечаев, изобразив крайнее удивление на смуглом лице,произнес тоном игривого намека:

– Неужели так хотите, чтоб было тридцать? Тогда скольколет вашей маме? Она похожа на вас? Разрешите ее адресок. - Тонкие усикиподнялись в улыбке, разъехались над белыми зубами. - Буду вести фронтовуюпереписку. Обменяемся фото.

Зоя брезгливо обвела взглядом поджарую фигуру Нечаева,сказала с дрожью в голосе:

– Как вас напичкали пошлостью танцплощадки! Адрес?Пожалуйста. Город Перемышль, второе городское кладбище. Запишете или запомните?После сорок первого года у меня нет родителей, - ожесточенно договорила она. -Но знайте, Нечаев, у меня есть муж… Это правда, миленькие, правда! У меня естьмуж…

Стало тихо. Солдаты, слушавшие разговор без сочувственногопоощрения этой шалой, затеянной Нечаевым игре, перестали есть - все разомповернулись к ней. Сержант Нечаев, с ревнивой недоверчивостью вглядываясь влицо Зои, сидевшей с опущенными глазами, спросил:

– Кто он, ваш муж, если не секрет? Командир полка, возможно?Или слухи ходят, что вам нравится наш лейтенант Дроздовский?

"Это, конечно, неправда, - тоже без доверия к словам ееподумал Кузнецов. - Она это сейчас выдумала. У нее нет мужа. И не можетбыть".

– Ну, хватит, Нечаев! - сказал Кузнецов. - Перестаньтезадавать вопросы! Вы как испорченная патефонная пластинка. Не замечаете?

И он встал, оглянул вагон, пирамиду с оружием, ручнойпулемет ДП внизу пирамиды; заметив на нарах нетронутый котелок с супом, порциюхлеба, беленькую кучку сахара на газете, спросил:

– А старший сержант Уханов где?

– У старшины, товарищ лейтенант, - ответил с верхнихнар, сидя на поджатых ногах, молоденький казах Касымов. - Сказал: чашка бери,хлеб бери, сам придет…

В короткой телогрейке, в ватных брюках, Касымов бесшумноспрыгнул с нар; криво расставив ноги в валенках, замерцал узкими щелками глаз.

– Поискать можно, товарищ лейтенант?

– Не надо. Завтракайте, Касымов.

Чибисов же, вздохнув, заговорил ободряюще, певуче:

– Муж-то ваш, сестренка, сердитый или как? Сурьезный,верно, человек?

– Спасибо за гостеприимство, первая батарея! - Зоятряхнула волосами и улыбнулась, разомкнув над переносицей брови, надела своюновую с заячьим мехом шапку, заправила под шапку волосы. - Вот, кажется, ипаровоз подают. Слышите?

– Последний прогон до передовой - и здрасте, фрицы, яваша тетя! - крикнул кто-то с верхних нар и нехорошо засмеялся.

– Зоечка, не уходите от нас, ей-Богу! - сказал Нечаев.- Оставайтесь в нашем вагоне. Для чего вам муж? Зачем он вам на войне?

– Должно, два паровоза подают, - сообщил с нарпрокуренный голос. - Сейчас нас быстро. Последняя остановка. И - Сталинград.

– А может, не последняя? Может, здесь?..

– Что ж, скорей бы! - сказал Кузнецов.

– Кто сказал - паровоз? Очумели? - громко выговорилнаводчик Евстигнеев, сержант в годах, с обстоятельной деловитостью пивший чайиз кружки, и рывком вскочил, выглянул из двери вагона.

– Что там, Евстигнеев? - окликнул Кузнецов. - Команда?

И, повернувшись, увидел его задранную большую голову, втревоге рыскающие по небу глаза, но не услышал ответа. С двух концов эшелоназабили зенитки.

– Кажись, братцы, дождались! - крикнул кто-то, прыгая снар. - Прилетели!

– Вот тебе и паровоз! С бомбами…

В лихорадочный лай зениток сейчас же врезался приближающийсятонкий звон, затем спаренный бой пулеметов пропорол воздух над эшелоном - и ввагон из степи ворвался крик предупреждающих голосов: "Воздух!"Мессера"!" Наводчик Евстигнеев, швырнув на нары кружку,бросился к пирамиде с оружием, на ходу толкнув Зою к двери, а вокруг солдаты всуматохе прыгали с нар, хватая карабины из пирамиды. На короткий миг в головеКузнецова скользнула мысль: "Только спокойно. Я выйду последним!" Ион скомандовал:

– Все из вагона!

Две эшелонные зенитки забили так оглушительно близко, чточастые удары их толчками звона отдавались в ушах. Стремительно настигающий звукмоторов, клекот пулеметных очередей дробным цоканьем рассыпался над головой,прошел по крыше вагона.

Бросаясь к раскрытой двери, Кузнецов увидел прыгающих наснег солдат с карабинами, разбегающихся по солнечно-белой степи. И, испытываяхолодную легкость в животе, выпрыгнул из вагона сам, в несколько прыжков достигогромного, отливающего синью по скату сугроба, с разбега упал с кем-то рядом,затылком чувствуя пронзительно сверлящий воздух свист. С трудом преодолевая этугнущую к земле тяжесть в затылке, он все-таки поднял голову.

В огромном холодно-голубом сиянии зимнего неба, алюминиевосверкая тонкими плоскостями, вспыхивая на солнце плексигласом колпаков,пикировала на эшелон тройка "мессершмиттов".

Обесцвеченные солнцем трассы зенитных снарядов непрерывновылетали им навстречу с конца и спереди эшелона, рассыпались пунктиром, авытянутые осиные тела истребителей падали все отвеснее, все круче, неслисьвниз, дрожа острым пламенем пулеметов, скорострельных пушек. Густая радугатрасс неслась сверху сбоку вагонов, от которых бежали люди.