Звезда Полынь - Вячеслав Рыбаков

И вот чем все кончилось.

Воздух был похож на вздувшийся пузырь расплавленного стекла. По Маросейке перли валы машин. Теснота сбила их в единую груду так плотно, что казалось, это, урча и вонюче газуя, ползет какой-то нескончаемый ящер с панцирной ячеистой спиной — то приостанавливаясь переварить очередную живьем заглоченную писклявую мелочь, то снова пускаясь в многотонное перемещение. И сказал Господь змею: за то, что ты сделал это, проклят ты пред всеми скотами и зверями полевыми; ты будешь ходить на чреве твоем, и есть прах во все дни жизни твоей… Редко-редко мелькал со всех сторон затурканный отечественный уродец — все джипы, все «Лендроверы», все «мерсы» а то и «Феррари», а то и «Ламборгини». Москва — столица нашей Родины. Мила мыла «Вольво»…

Богатеет Отчизна. Вот только не платят почему-то никому, кто что-то производит. Платят только тем, кто перераспределяет кем-то уже произведенное. Или продает, что природа стране подарила. Чисто конкретно зона — кто при кухне, тот и сыт, а кто на лесоповале, тому известно что.

Он взял еще пива. Давненько он так не заводился. А пиво было теплым и омерзительным, как жизнь. Теплая такая. Не холодная, не горячая… Никакая.

Горькая.

Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, и пала на источники вод. Имя сей звезде Полынь; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки…

«А ведь я не был тут с тех самых пор», — сообразил Кармаданов и отхлебнул пива. Он свернул в Петроверигский переулок — двадцать лет назад тот был тоже Петроверигским, в этом наблюдалось постоянство.

Петроверигский медленным извивом втек в Старосадский. Это название тоже было вечным. И вот напротив — библиотека. Государственная публичная историческая… Сколько лишних слов.

Как там пахло книгами…

Как она облупилась, бедняга. Какая обшарпанная. Какие мутные окна. И заклеенные бумагой расколы стекол. Будто тут свалка, и сто лет никто не бывал… Будто война, и фугаска взорвалась неподалеку, а никому и дела нет, все вымерли…

Он так и не перешел Старосадского. Приблизиться к двери не осталось сил — он слишком хорошо помнил, как, пропуская именно в эту самую дверь юную, тоненькую, как камышинка, красавицу гимназической стати, познакомился с нею — с будущей своей женой. Которая пожелала ему нынче утром успеха, сказала: «Какой же ты молодца» — и чмокнула в щеку…

И тут он понял, что не может так просто смириться. Если у вас, подонки, такая война, что библиотеки разваливаются сами собой, то — на войне, как на войне.

В голове уже шумело, и море было несколько по колено. Кармаданов аккуратно поставил пустую бутылку на заплеванный тротуар, аккуратно вытер губы тыльной стороной ладони и достал мобильник.

С Валькой Бабцевым они корефанили еще с восьмого класса. Одно время даже всерьез дружили. Восторженные юнцы, трепещущие от близкого торжества светлого будущего, съезжались день у Кармаданова, день у Бабцева, и вместе смотрели первый съезд горбачевского Верховного Совета, даже лекции мотали из-за этой бодяги — каждый свои. Где-то с середины девяностых несколько разошлись — уж больно неистово Валька клеймил зверства федералов в свободолюбивой, невинно поруганной Чечне. Он тогда сильно пошел в гору — золотое перо демократии; каких-то иностранных премий кучу нахватал, летал в Европу бесперечь… Но был все равно славный, честный, забронзовел совсем немножко; многие, куда менее именитые, надували щеки куда толще и только этим, по сути, и брали. Хотя, конечно, ругал все, что положено; свертывание реформ, насилие над бизнесом, тупость и лицемерие почвенников, мракобесие православия, государственную поддержку русского национализма, произвол спецслужб, нарушения прав человека… Стандартный набор «Собери сам».

Про воров, правда, писал мало — мелко это было для него.

Но тут — как раз ему по росту: не просто воры, а воры государственные, да еще и не в нефтянке какой-нибудь, всем приевшейся, а на космодроме. Кто еще наилучшим образом лягнет государство, ничего не проверяя и всю душу вкладывая в этот страстный акт?

И когда ответил в трубке донельзя недовольный Валькин голос, Кармаданов, наскоро поздоровавшись и даже не политесничая в стиле: «Как жив-здоров? А жена? Есть пять минут поговорить?», жахнул сразу:

— Слушай, тут такое дело… Срочно надо встретиться. Почему? Потому что есть взрывной материал.

Позже, вспоминая и анализируя импульсивные свои действия в тот день — хотя зачем было их анализировать задним числом, он и сам не знал, после драки кулаками ведь не машут, — Кармаданов иногда спрашивал себя: неужели, если бы не три пива натощак, он бы как-то молча, внутри себя смикшировал полученную плюху и ничего бы не случилось?

Или пиво все же было ни при чем, а просто у него сточилось наконец все самообладание и до смерти захотелось того, что по сравнению со вставшими поперек горла бумажными прохоровками показалось настоящим боем?

— Мне страшно… — пробормотала жена. — Мне очень страшно, мы же воюющая страна…

Он ласково прижал кончиком указательного пальца ее нос, как кнопку.

— А что ты мне говорила, когда я писал, что Путина нужно сместить и судить за нарушение Хасавюртовских соглашений?

Она опустила глаза.

— Что нельзя идти на поводу у бандитов… — тихо признала она.

— Ну, вот.

— Он так быстро вырос… — едва слышно прошептала она, и голос ее дрогнул близкими, готовыми хлынуть через край слезами.

Это точно, подумал Бабцев. Быстро. Только вот — кто о ком.

— Первогодков сейчас в горячие точки не посылают, — успокоительно сказал он. — Хоть этого мы сумели добиться.

— Ну и что? — спросила она. Шмыгнула носом. — Ну и что? Там и без войны сколько ребят калечатся. По телевизору чуть ли не каждый день… Побеги, стрельба друг в дружку… Это же страшно подумать, что творится в армии.

Да уж, подумал он. Американец Хеллер, наверное, полагал, что описал ад — а описал дом отдыха с рисковыми аттракционами. Читайте Гашека. Армии всех тоталитарных государств одинаковы.

Только плюс еще вечный русский бардак.

Правой рукой он обнял жену за плечи и несильно притянул к себе. Она прижалась на миг, потом уперлась в его грудь кулачками.

— Нет, Тинчик, надо наконец что-то решать.

Тинчиком она его называла, когда хотела ну очень уж приласкаться. Понятно…

Она заводила этот разговор не в первый раз. Но теперь уже был май, приперло. Выпускной год у балбеса.

— Ты же знаешь, что у нас нет сейчас свободных денег.

— Неужели нужно так много? Я узнавала…

— Но ты же хочешь не только в военкомат. Ты же хочешь, чтобы он сразу поступал. Это по меньшей мере двойная такса.