История Вечного Жида, содержащая краткий и правдивый абрис его удивительнейшего путешествия, продолжавшегося почти 18 столетий - Карло Пазеро де Корнелиано

и так как я более трех дней нигде оставаться не мог, то должен был познать Римскую империю как свой собственный карман. Я не мешкал извлечь пользу из моего странничества, и когда я проходил по местам, где останавливались прекраснейшие люди для осмотра (этих мест), я всегда старался угодить им. Так я видел Плутарха в Херонее, где он трудился над тем, чтобы издать жизнеописание знаменитых мужей. На мой вопрос, как он решился завершить свои дни в таком маленьком городе, он ответил: Как раз потому, что он так мал и что число народа здесь не может быть уменьшено даже на одну единственную персону. Он хотел также, чтобы я оставался в Херонее, дабы дать ему возможность совершить поездку в Рим, и дабы количество народа в его родном городе не уменьшилось бы по этой причине. Для меня принять подобное предложение было невозможным, чего он никак не хотел понять. Оскорбленный моим отказом, он отказался от своего обещания, которое он мне уже успел дать: включить меня в Жизнеописание о великих мужах.

Покинув Херонею, я направился в Никополис в Эпире, чтобы увидеться с философом Эпиктетом. Я встретил его прихрамывающим на большой дороге, недалеко от его соломенной хижины. Он впустил меня и показал мне глиняную лампу, которую только что купил, проданную ему в результате торга за три тысячи драхм. Тут пришли неряшливо (одетые) женщины, старые и молодые, которые хотели упросить его образовать их в философском плане. Эпиктет сказал всем только два слова: Терпение и воздержание! Как, – спросили юные девы, – какая удивительная философия! Терпение – это да, но воздержание? О, да! – произнесли старые, – воздержание должно быть, но терпение? Эти отзывы доставили мне большое удовольствие. Я не мог ограничиться молчанием, и не высказать слово (от имени) евреев, что женщины так же мало должны внимать философии, как и философы женщинам.

Несколько лет после (описанных событий) я вновь находился в Греции, отправившись на Олимпийские игры, чтобы увидеть удивительную пьесу, которую предлагал киник Перегрин. Случайно я оказался рядом с Лукианом, с остроумнейшим и язвительнейшим писателем, которым восхищаются и доселе. Он видел лишь комические стороны вещей и мало руководствовался чувством сострадания, которое должна была бы вселить в него смерть философа; воспринимал лишь смехотворные причины и побочные обстоятельства (развития фабулы). Он породил такое множество острот насчет Перегрина и его последователей – киников, что все они объединились, единодушно подняли свои трости, дабы напасть на безрассудного писателя. По счастливой случайности мне удалось избавить его от их гнева[6].

Септимия Севера и Каракаллу я не видел, но знавал Гелиобала. Я видел (императора) в его вышитом золотом шелковом одеянии, с его азиатской тианой на голове, украшенном браслетами и ожерельями, с насурмленными черными бровями и подкрашенными красными щеками.

Я видел его мать Соемис, которая шла по горе Квиринал, чтобы председательствовать в женском сенате, созданном совсем недавно для установления здравого этикета и моды для римских дам. Заседания этого собрания были ни в коем случае публичны, но (даже) в трехстах шагах от помещения, где они проводились, можно было услышать гогот, болтовню и ликование дьявола.

Случай дал мне возможность прочесть на одной из колонн Капитолия уведомление, в котором публике сообщалось, что Гелиобал пригласил всех остроумных людей предложить новые блюда, дабы увеличить сокровища Комоса. Я знал, что бесконечные рагу, которые были обычным (явлением) для кухни Цецилии, вышли из моды. Я решил продемонстрировать одно из них во дворце. Кайзер отведал его и признал абсолютно отвратительным в высшей степени и наложил на меня штраф, не есть ничего иного до тех пор, пока я не изобрету лучшее (блюдо). На другой день я явился с другим рагу. Гелиобал остался им доволен; он был настолько милостив, что выплатил мне за это десять тысяч сeстерций и сказал, что я должен прийти к нему и пожить (у него) тот период времени, на который он пригласил знатнейших сенаторов. Архитриклинус или придворный хаусмайстер знал его людей. Тех из его гостей, кто явился с пустым желудком, усадили по одну сторону, а всех гурманов по другую. Гелиобал принудил первых упиться (хмельными напитками), а другим приказал подавать многочисленные кушанья.

Александр Север вел себя совершенно не так, как Гелиобал. Об их непосредственных преемниках можно сказать немногое. Валериана я видел во главе его армии, направлявшейся против персов, не предвкушавшего трагическую судьбу, которая его ожидала. Его сын Галлий был превосходным товаром, ценнейшим наперсником одного князя. Он был настолько хорош, что побеседовал с философом Плотином и был так доволен его политическим учением, что подарил ему город в Кампанье, дабы осуществить мечту о платоновском государстве. Однако это прекрасное начинание, не знаю почему, было не завершено.

Я имел счастье знать знаменитую Зенобию, которая была так же прекрасна и не менее умна как Клеопатра. У нее были черные глаза, прекраснейшие в мире, осанка благородна, а вид – полным достоинства. Город Пальмира, благодаря ее усилиям, поражал красотою великолепных зданий. Ее время состояло из охоты и занятий. Искусный ритор Лонгин объяснял ей красоты божественного Гомера и божественного Платона. Говорят, что королева со своей стороны объясняла многие вещи Лонгину, но мне в Пальмире об этом ничего сказано не было. По прошествии нескольких лет я наблюдал со скорбью за этой прекрасной и величайшей королевой, плетущейся пешком с золотой цепью на шее перед повозкой Аврелиана, когда тот с триумфом въезжал в Рим. Он гнал впереди себя тысячу шестьсот пленников, определенно предназначенных быть гладиаторами, десять воительниц женского пола, взятых в плен с оружием в руках, которые должны были быть подарены в качестве рабынь древней весталке; двадцать слонов, четырех тигров и более двухсот редких диких зверей, не говоря уже об иных разумных созданиях. Повозку короля тянули четыре оленя как символ его быстрых побед. На другой день он подарил королеве Зенобии дворец в Тиволи; она вновь обрела своего Гомера и своего Платона, жила как римская матрона и почила в мире.

При правлении Пробуса я вернулся в Рим и видел в амфитеатре Тита знаменитую охоту, которая состоялась на арене после того, как туда принесли огромные деревья с корнями, изображающими лес. Затем туда (на арену) выпустили тысячу страусов, тысячу ланей, тысячу оленей и тысячу диких кабанов. Каждому (зрителю) было разрешено убивать этих животных и уносить (с арены) прочь. На следующий день последовала новая охота: на арену выпустили сто львов и сто львиц, двести леопардов и триста туров. Что представляет по сравнению с