Несущественная деталь - Иэн Бэнкс

Во рту у нее было что-то жесткое и отвратительное, что-то слишком большое, чтобы это можно было проглотить. Тем не менее она, хоть и с трудом, давясь и брызгая слюной, пропихнула это внутрь. Что бы это ни было, но оно застряло на какое-то время у нее в горле ниже ухвативших ее шею рук Джаскена, который, вероятно, хотел было не дать ей сделать глотательное движение, но потом передумал. Она с хрипом, тяжело затянула в грудь воздух.

— Неужели она… — Вепперс рыдал, когда Сульбазгхи подошел к нему и оторвал руки возвышающегося над ним хозяина от его лица. Вепперс, скосив глаза, посмотрел вниз и тоже резко вздохнул. — Ну да, так и есть! Она откусила к херам мой нос! — взвыл он. Вепперс оттолкнул Сульбазгхи, отчего пожилой доктор чуть не упал, и сделал два шага в том направлении, где лежала она, удерживаемая Джаскеном. Она увидела ножи в руках Вепперса.

— Сударь! — сказал Джаскен, снимая одну руку с ее горла и поднимая ее в направлении к хозяину. Вепперс ногой оттолкнул Джаскена и оседлал Ледедже — она и приподняться не успела. Коленями он прижал ее руки к полу. Кровь обильно струилась из его носа, растекалась по ее лицу, шее и рубашке.

«Черт, даже не весь нос, — успела подумать она. — Только самый кончик. Но морду ему все-таки попортила. Попробуй-ка пошутить на эту тему на своем следующем дипломатическом приеме, верховный управляющий Вепперс».

Он вонзил первый нож ей в шею и располосовал ей шею. Второй — в грудь. Он попал в ребра и соскользнул. Руки ее были обездвижены, и она, как могла, пыталась поднять ладони, дыхание пузырями вырывалось из ее шеи. Вкус крови был очень крепок, а ей нужно было вздохнуть и прокашляться, но она не могла ни того и ни другого. Вепперс отбил в стороны ее ладони и, вглядевшись, прицелился и приставил нож к ее груди на палец ниже того места, где тот только что соскользнул с ребра. Он на мгновение приблизил свое лицо к ее.

— Ах ты, маленькая сучка! — прокричал он. Немного его крови попало ей в открытый рот. — Я ведь сегодня вечером должен был появиться в обществе!

Он надавил изо всех сил, и клинок между ребер вошел в ее сердце.

Она подняла взгляд в темноту, а ее сердце билось и дергалось вокруг клинка, словно пытаясь обхватить его. Потом ее сердце содрогнулось в последний раз и на мгновение принялось дрожать, не обеспечивая больше тока крови. Когда Вепперс выдернул нож, прекратилось и это. На нее, казалось, обрушился груз, гораздо больший, чем вес одного человека. Она теперь чувствовала себя слишком усталой, чтобы дышать, ее последнее дыхание вырвалось из перерезанной трахеи, словно уходящий любовник. Все вокруг нее, казалось, словно замерло, успокоилось, хотя она и ощущала крики и чувствовала, как Вепперс поднялся с нее, хотя не удержался и отвесил ей пощечину на прощание. Она чувствовала, что двое других быстро подошли к ней еще раз, трогали ее, щупали, пытались остановить кровь, нащупать пульс, закрыть ее раны.

«Теперь уже слишком поздно, — подумала она… — Бессмысленно…»

Темнота безжалостно надвигалась с краев ее поля зрения. Она вглядывалась в нее, не в силах даже моргнуть. Она ждала какую-то глубинную мысль, прозрение, но ничего такого к ней не пришло.

Высоко над ней, постепенно тускнея, рисованные ландшафты и архитектурные сооружения, втиснутые в гигантскую карусель, медленно раскачивались туда-сюда. Перед висящими крышами над ней она разглядела еще один затертый задник, изображавший горный пейзаж — парящие в вышине заснеженные горные пики и зубчатые романтические кряжи под голубым небом и плывущими облаками; общее впечатление от холста было несколько смазано порезами и прорывами в ткани и проломанной нижней раме.

Вот, значит, к чему она прижималась. Горы. Небо.

«Перспектива, — умирая, подумала она (мысли были медленные, словно пьяные), — какая это замечательная вещь».

Рядовой Ватюэйль, прежде служивший в Первом кавалерийском их величеств, теперь низведенный до Третьего экспедиционного саперного, отер потный лоб грязной мозолистой рукой. Он продвинул колени на несколько сантиметров вперед по каменному полу туннеля, ощущая новые уколы боли в ногах, и ударил саперной лопаткой в темный забой усеянной галечником земляной стены перед ним. От этого усилия в его тело словно вонзились новые иголки боли — в спину, напряженные плечи. Затупившаяся лопата лишь чуть-чуть вошла в плотную землю с камнями, ее кончик уперся в более крупный камень, невидимый за слоем земли.

От этого удара его руки и плечи заломило, челюсти сжались, а измученный позвоночник зазвенел, как колокол. Он чуть было не вскрикнул, но лишь глубоко втянул в себя застоялый, теплый, влажный воздух, напитанный едкими запахами его собственного тела и потных тел других вкалывающих рядом проходчиков. Он сдвинул в сторону погруженную в землю лопату, пытаясь нащупать край невидимого камня, потом вытащил штык и снова вонзил его в землю чуть в стороне, чтобы обойти препятствие и извлечь его. Штык ушел глубоко в землю, отчего его руки и спина снова застонали от боли. Он выдохнул, положил лопату рядом с правым бедром и протянул руку назад в поисках кирки. Он продвинулся довольно далеко с того времени, как в последний раз пользовался ею, и теперь, чтобы найти ее, ему пришлось повернуть голову — мышцы спины протестующее заныли.

Он осторожно повернулся, стараясь не попасть под удар кирки соседа справа, который вовсю размахивал своим инструментом, не переставая вполголоса браниться. Новый парнишка по другую сторону от него — он его знал, хотя имя уже успел забыть — все еще еле-еле молотил лопатой по забою, почти не продвигаясь вперед. На вид он был крупный и сильный, но в забое оказался слабаком.

За спиной Ватюэйля сумеречный туннель уходил вдаль, теряясь в темноте; полуобнаженные люди на коленях или, согнувшись пополам в поясе, двигались по тесному пространству с лопатами, совками, кирками и ломами. Где-то за ними был слышен перекрывающий их кашель и хриплые, отрывистые реплики аритмичный гулкий грохот приближающейся пустой вагонетки. Он увидел, как она уткнулась в буфер в конце путей.

— Что, Ватюэйль, опять болезненное состояние? — сказал согнутый пополам младший капитан, подойдя к нему. Младший капитан оставался единственным человеком в забое, который не снял с себя мундира. Он ухмылялся, пытаясь вложить саркастический смысл в свой вопрос, хотя был настолько молод, что Ватюэйль думал о нем, как о ребенке, и ему было трудно относиться к капитану серьезно. Болезненное состояние, о котором говорил капитан, имело место часом ранее в самом начале смены Ватюэйля — его начало тошнить, а потом вырвало, когда он кинул еще одну — не нужно было это делать — лопату земли в вагонетку.

Он себя почувствовал неважно после завтрака еще на поверхности, а потом — по пути к забою. Эта часть, когда ему пришлось идти, согнувшись пополам и чувствуя, как тошнота подступает к горлу, была настоящим кошмаром. Впрочем, для него этот путь всегда был нелегок; при его высоком росте он чаще, чем другие, стукался спиной о балки в потолке туннеля. У него стали появляться те штуки, что саперы со стажем называли спинные пуговицы — мозоли или затвердения на коже над каждым позвонком, похожие на гигантские бородавки. После того как его вырвало, в животе у него постоянно урчало, и он испытывал безумную жажду, которую никак не могла утолить та жалкая часовая норма воды, что им выдавалась.