Сибирский аллюр - Константин Вронский

И только маленькая новоопочковская церквушка уцелела. К местному священнику решил наведаться благодорнинский поп Вакула Васильевич Кулаков.

– Бог создал людей по образу и подобию своему. Вот и казаков тоже… создал, – немного смущенно оповестил он своего собрата и размашисто перекрестился. От его рясы воняло дымом походных костров, казачьи сапоги до колен были испачканы в грязищи, а в бороде застряли крошки. – Брат мой во Христе, давай уж вместе, что ль, помолимся, чтобы души грешные милость небес все-таки заслужили.

Священники преклонили колени перед иконостасом, истово помолились. А за церковными вратами догорало сельцо, кричали женщины.

– Видишь, брат мой, – заметил чуть позже казачий поп, вслушиваясь в пьяное пение ермаковых людей на пепелище, – церковь твою мы тебе сберегли. Богу спасибо-то скажи! А мне в дорогу дальнюю в земли неведомые лучше дай добром крест пасхальный…

Новоопочковский священник горестно застонал, доставая изукрашенный дешевым речным жемчугом крест, чтобы бросить его к ногам опаскудившегося на разбое собрата.

– Изыди, сатана! – крикнул он в отчаянии.

– Аминь! – скромно и вежливо ответствовал Вакула Васильевич Кулаков.

На волжском берегу между тихо воющими бабами метался чудом спасшийся Лупин, в ужасе заламывая руки.

– Марьянку… Марьянку-то не видели? – кричал он измученно. – Что с моей доченькой? С солнышком моим! С облачком золотым? Вы видели ее? Чего ж она не появляется? Почему вы ее не привели? Она мертва? Скажите же, не скрывайте от меня правду, я – человек крепкий, я сдюжу! Кто видел Марьянку? Кто?..

Он метался по берегу, но ни одна из воротившихся из погоревшего села женщин ничего не знала о Марьяне. Видели только, что изба старосты тоже погорела. Казаки ж не дураки, быстро, поди, сообразили, что это староста безумный решил против них пойти. Мужики даже говорить с ним и то не желали. Пусть вообще радуется, что товарищи в Волгу с камнем на шее не кинули. А жалеть… Жалеть его никто и не думал даже. Всяк из них кто Машку, кто Ольку, кто Лизку потерял. И никто не сомневался, что через девять месяцев появится кучка приблудных младенцев, что тоже как-то придется пережить и вынести. Жизнь на Руси Святой – дело непростое, всегда так было. Учись терпеть и дело с концом.

А Лупин все еще бегал по берегу, кричал, надеялся, что появится тот, кто скажет ему: «Ну да, да, мертва она, твоя Марьяшка! Казаки насмерть зарубили, не мучалась…»

Как бы не так: Марьяшку никто не видел, да и никто не верил, глядя на бушующее пламя, что Лупин когда-нибудь услышит о своей дочери.

– Пойду искать, – внезапно решился Лупин, когда на берег устало наползла ночь. – И не держите меня!

Никто и не думал даже. Есть только две вещи на свете, способные превратить любого крепкого мужика в юродивого: геройство и отцовская любовь. Погеройствовать Лупин уже успел… Так чего его удерживать-то, если он еще и вторую глупость на вкус попробовать собрался? Мужики посвистели ему вслед, довольные уже тем, что все еще живы, да и женки вернулись. Ну, отстроят сельцо заново, вновь назовут «Новым» – в девятый уж раз, если поп не врет. А казачий набег тоже какое-никакое разнообразие в серой жизни холопа на Волге. Буря, которая почти что мимо пролетела. Да и церковь спаслась… Это ли не перст Божий?

Ночью, когда родное пепелище действительно превратилось в пепелище, жутковатое и безлюдное, Александр Григорьевич Лупин тихо проскользнул в село, чтобы отыскать дочь.

Казаки спали, только караульные, сидя, кемарили около лошадей. Лупин, крадучись, подобрался поближе. Марьянки нигде не было, ее белокурую головенку он увидел бы еще издалека.

Сердце Лупина болезненно сжалось. «Она там, видать, сгорела, – в ужасе подумал он. – Она защищалась, не позволяла себя снасильничать, вот ее и убили. Настоящая Лупина, моя кровь…»

Он уткнулся лицом в траву, вдыхая запах земли и в отчаянии понимая, что потерял свою дочь.

– Ты не должна убегать от меня, – прошептал Машков, присев рядом с Марьянкой. – Бабы уже ушли из села, и если бы ты сейчас побежала куда-нибудь одна… Эх, не знаешь ты нашу ватагу! Увидев такую девку, как ты, они и меня не испугаются! Ты в безопасности лишь до тех пор, пока со мной.

Они укрылись в яме рядом с забором. Вокруг все стихло, вот только жар был невыносимым. Казаки собирались в кучи, набивая мешки добычей. Ермак Тимофеевич подходил то к одному, то к другому ватажнику в поисках друга, а в ответ все только пожимали плечами.

– Сколько у нас убитых? – спросил атаман.

– Да ни одного! – отозвался священник, выходя из церкви.

– Раненых?

– Совсем немного. Ну, поцарапали кой-кого бабенки, покусали да побили немного. Одному балкой по башке вдарило, но он – малый крепкий, жрет как ни в чем не бывало.

– Только Ваньки все еще нет! – Ермак поправил заткнутые за широкий пояс кривой кинжал и пистоль. – На пожарище его поищите! Если Машкова убило, пятьдесят мужиков за него вздерну!

– Я могу спасти тебя, – объяснял в этот момент Марьянке Машков. – Только если заберу с собой как свою добычу! В мешке, через коня перекину… Иначе они убьют тебя, Марьянка. Как волки набросятся, натешатся, а потом…

– Зачем тебе спасать меня? – отозвалась девушка.

– Не знаю.

Машков, как завороженный, глядел на пламя. Он действительно не знал, так что ответил по совести. И это вселяло в него неуверенность, заставляло задуматься. «Я ж до нее даже пальцем не коснулся, – думал Иван. – Одежку на ней не порвал, не заломал девку, как других баб прежде. Что со мной такое? Почему я тут рядом с ней в яме сижу, вместо того чтобы натешиться девкой как следует? Сижу здесь, говорю с ней и боюсь, как бы ее товарищи не заприметили… Кажется, я совсем на голову слаб стал».

– У нас говорят, кто трижды об одном и том же спросит, дважды головы лишится, – вздохнул Машков. – В общем, так: я забираю тебя с собой, и ты уцелеешь. Выбирай.

– Ты такой же висельник и убийца, как и они…

– Я – казак!

– Не вижу разницы.

Машков дернулся. Жар вокруг них был ужасен, но он же был и их самой лучшей защитой. Здесь их никто не искал… Их яма была подобна пещере, окруженной стеной пламени.

– За такие слова любой казак повесит тебя на первом попавшемся дереве, – глухо произнес он.

– Вот и повесь, Иван, Матвеев сын!

– Эй! Ты запомнила мое имя?

– Как же, забудешь имя черта!

В отдалении послышались голоса, Машкову даже показалось, что зовут именно его. Но рев пламени и треск обваливающихся балок перекрывали все остальные звуки. «Если они звали меня, то обязательно разыщут нас, – подумал Машков. – И уж когда отыщут, я не смогу защитить Марьянку. Ну как она не понимает?»

Он схватил девушку за плечи, изо всех сил вдавливая в дно ямы. И внезапно понял то, что было скрыто от него все эти годы скитаний с Ермаком, скрыто под кровавой завесой битв – он боится!