Ожерелье для дьявола - Жюльетта Бенцони

— Кто идет? — спросил он на старом кельтском диалекте, ничуть не испуганный появлением незнакомых всадников.

— Мы заблудились, — ответил шевалье на этом же языке. — Мы увидели ваш фонарь. Может быть, хозяин замка согласится приютить нас на ночь?

Молодой человек улыбнулся, поприветствовав всадников с врожденной у бретонских крестьян вежливостью.

— Хозяин совсем не бывает в замке. Но мой дед Жоэль Готье, управляющий замком, будет счастлив и горд оказать вам гостеприимство, если вы окажете честь его скромному жилищу, поскольку апартаменты нашего господина давно уже заброшены.

— Не важно. Мы солдаты, нам достаточно будет охапки соломы. Благодарим вас за прием.

Не без волнения Турнемин прошел под глубоким сводом шириной около двух метров, ведущим к замку. Фонарь молодого крестьянина осветил огромный ясень, чьи узловатые ветви простирались над всем центральным двором. Но он казался маленьким перед громадой башен, перед главным жилым корпусом с округлыми слуховыми окнами, выходившими на восточную стену.

Это было великолепное сооружение, наделенное всеми красотами эпохи Возрождения, к которому вела лестница с длинными пролетами. Пилястры с каннелюрами говорили о том, что она была сооружена в начале

прошлого века. Весь же крепостной ансамбль, несмотря на его красоту, навевал неодолимую печаль, как всякое жилище, воздвигнутое для деятельности, света, жизни, но обреченное на пустоту и одиночество.

Устремив взгляд на этот призрак из гранита, Турнемин ступил на землю предков, стараясь совладать с внезапной дрожью. Ему хотелось бежать к крыльцу из начинавших уже трескаться камней, к двери из рассохшегося резного дерева, к этим стенам, в которых уже начинали змеиться угрожающие трещины. Им овладело желание обнять здесь все, сердце его стремилось к этому ушедшему величию.

— Сюда, сударь, — прозвучал спокойный голос молодого крестьянина.

С сожалением шевалье пошел за ним к небольшому дому, прислонившемуся к куртине. Маленькие оконца светились красноватым светом.

На стук подков дверь отворилась, и в желтом свете ее проема появился силуэт человека высокого роста, в широкой шляпе, с палкой в руке.

Приблизившись, всадники увидели прямого крепкого старика, с суровым лицом и длинными белыми волосами. Морщины говорили о его почтенном возрасте, но блеск глаз показывал, что он еще полон сил. Внук поклонился ему.

— Отец, — произнес он почтительно, — эти путники заблудились и просят приюта на ночь.

— Ты им сказал, Пьер, что это крестьянское жилище?

— Да, отец.

— Тогда входите и располагайтесь у огня, господа. Сейчас будет подан ужин. Пьер, позаботься о лошадях.

Он посторонился, пропуская гостей. Оба дворянина, на которых произвело сильное впечатление необыкновенное благородство, исходящее от этого человека, поклонились ему. Понго, безмолвный как всегда, повел коней на конюшню. Комната, куда они вошли, была с низким потолком из тяжелых бревен, с печью в глубине во всю ее ширину. Две женщины в черном, одна пожилая, а другая — совсем еще ребенок, готовили пищу перед очагом.

— Это моя невестка Анна и внучка Мадалена, — представил их старый Жоэль. — Располагайтесь, ужин готов.

Гости сели за длинный стол из каштанового дерева, и после произнесенной стариком молитвы женщины подали еду. Все молчали. Старый Жоэль и его внук ели серьезно, как люди, для которых каждый кусок священен, ибо добыт тяжелым, повседневным трудом. Женщины же никогда бы не осмелились открыть рот без разрешения старика, а кроме того, свирепый вид Понго, на которого они украдкой бросали взгляды, явно их страшил. Жан де Баз против своего обыкновения тоже не произнес ни слова. Жиль же не мог насмотреться на это скромное жилище, и нежность переполняла его душу. Он не замечал, что старый Жоэль внимательно наблюдал за ним из-за своих кустистых белых бровей. С той минуты, когда молодой человек оказался в свете очага, взгляд Жоэля ни на мгновение не покидал его.

Обед состоял из капусты, сала, топленого молока и хлеба с маслом. За время его никто не произнес ни слова. Только старик что-то прошептал на ухо своей невестке, на что она с испуганным взглядом тут же исчезла вместе со своей дочерью. И конечно, после еды последовала молитва.

Жиль первым нарушил молчание, когда все встали из-за стола. Он поблагодарил хозяина за пищу и приют.

— Вы приняли нас за своим столом как друзей, а вы ведь ничего о нас не знаете, не знаете даже наших имен.

В первый раз за все это время легкая улыбка скользнула по суровым губам старика.

— Гость, посланный Всевышним, всегда друг в этом доме. А что до вашего имени… — промолвил он внезапно изменившимся голосом.

Он не договорил, взял в углу просмоленный факел и зажег его от пламени в очаге. Тут на пороге показались женщины. Старик бросил на них быстрый взгляд.

— Все сделано?

— Да, отец. Все исполнено.

— Хорошо.

Крепко держа пылающий факел своей сильной узловатой рукой, он повернулся к гостям.

— Следуйте за мной, господа. Я отведу вас в вашу комнату. Вам там будет не очень удобно, но вы будете у себя.

Не объясняя больше ничего, он вышел из дома, величественно подняв факел, пересек двор и направился прямо к господскому дому, в окнах которого теперь плясал красноватый отблеск огня.

Полусгнившая дверь со стоном отворилась, открылся зал с тяжелыми сводами, с толстыми столбами и огромным камином, украшенным гербом, при виде которого сердце Жиля забилось сильнее.

В камине пылали громадные поленья.

В зале не было никакой мебели. Лишь три охапки свежей соломы, покрытые белыми бараньими шкурами, лежали на полу, да на окне в большом бронзовом сундуке блестели ветки остролиста — последний осенний букет.

Жиль, Баз и нагруженный сумками Понго вошли в зал медленно и осторожно, как в церковь.

Жиль повернулся к старику.

— Ваш внук говорил о сарае, а это жилище хозяина.

— Действительно, это так. Я же сказал вам, что вы будете у себя. Вы удивились, что я не спросил вашего имени. Но ведь я знал его с той самой минуты, когда вы вошли в дом. Не правда ли, вы — последний из великих Турнеминов. А я, господин, я — ваш слуга. Я счастлив видеть наконец-то возвратившегося потомка старых хозяев, настоящих хозяев.

Он медленно снял свою большую шляпу, неизменный головной убор бретонских крестьян, встал на колени, взял руку Жиля и с почтением приложил ее к губам.

Молодой человек быстро наклонился, обнял старика за плечи, поднял его, поцеловал и произнес со слезами на глазах:

— Правда, я — Жиль де Турнемин. Но как вы узнали?

— Лет двадцать назад сюда пришел человек, его звали Пьер де Турнемин. Он отправился в очень длительное путешествие и надеялся привезти много золота, чтобы выкупить замок, где с шестнадцатого века не жил ни один из потомков Турнеминов по мужской линии. Тогдашний обладатель замка барон Луи-Франсуа де Рие случайно находился в замке, но он не соизволил принять своего дальнего родственника, по всей видимости, бедного. И только я, простой егерь, приютил его в своем деревянном домике, и он там долго плакал от стыда и гнева. Да, да, я видел этого плачущего человека, и он был похож на вас как две капли воды. Это был последний потомок грозного Кречета, и я плакал вместе с ним. Он тогда сказал: «Жоэль Готье, я вернусь. Клянусь памятью моих отцов в том, что вернусь сам и возвращу вотчину моих предков, которую только женское чрево отдало в чужие руки». И сегодня, как только я вас увидел, я понял, что хозяин возвратился.