Империализм как высшая стадия «восточного деспотизма» - Марк Юрьевич Вуколов

некогда заложенных основ диктат традиции. Её примат выгоден как элите, стремящейся обосновать необходимость изъятия прибавочного продукта и избежать восстаний, так и общинникам — традиция фиксирует уровень налоговых обязательств, скрыто препятствуя их увеличению. В аграрном обществе потребность физического выживания предопределяет доминирование осторожности и безынициативности как защитных психологических механизмов. В частности, из-за этого крестьяне предпочитают использовать менее эффективную, но более надёжную систему трёхполья. После того, как прочная традиция, основанная на преемственности («так делали отцы и деды») и религиозном опыте («так угодно богу»), легитимизируют сложившуюся социальную иерархию и уровень податей как «справедливые», общество вступает в период очень продолжительной стабильности, который продолжается с 3000 г. до н. э. вплоть до 1500 г. н. э. Но ценой стабильности становится многовековой застой технологического развития[28].

Доминировавшая в это время форма централизованного аграрного государства, опиравшаяся на ассоциации общин, обеспечивала большинству населения относительную безопасность, благоприятные условия для накопления имущества в виде развитой инфраструктуры, институтов права и «полиции», но взамен лишала стимулов к увеличению прибавочного продукта и ассимиляции новых технологий. Железная логика лежит в основе такого порядка: правитель обеспечивает подданным безопасность и возможность стабильного обогащения, а подданные правителю — сверхдоходы[29].

Однако всегда существует угроза крушения централизованного государства. Аграрная монархия постоянно балансирует между недостаточным и чрезмерным налогообложением[30]. Слишком высокие подати приводят к бегству крестьян с земли, росту бродяжничества и разбоя, а значит, и к снижению налоговых поступлений, повышают риск восстания. Слишком низкие вынуждают сокращать расходы на регулярную армию и создают угрозу иностранного завоевания. Даже «добродетельные государи», которые понимали пагубность высоких налогов — как китайский император Юань-ди, сокративший государственные расходы и опустивший налоги в несколько раз в начале своего правления, фараон Хармхаб, предостерегавший против повышения податей в своих Эдиктах, или визирь государства Сельджукидов Низам аль-Мульк, не могли сократить их ниже определённого достаточно высокого уровня — уровня, необходимого для содержания многочисленной боеспособной армии и строительства укреплений против варваров. Сами варвары прямо в результате набегов или косвенно — в виде дополнительных расходов, которые осуществляют добродетельные агроправители для сдерживание степной угрозы, — забирают у крестьянина часть прибавочного продукта. Но такие добродетельные правители — редкое явление. Обычно государи — такие, как У-ди или монгольские ханы в завоёванных землях, — поднимают налоги до максимально возможного значения, при котором у крестьян, воспринимаемых как «несвободные»[31], изымается весь излишек и даже часть необходимого продукта. Большая часть расходов ассигнуется на армию и бюрократический аппарат[32][33] Прочие расходы поглощают строительные работы, в том числе культового и оборонительного характера, и двор, а также довольно редко резервные фонды помощи крестьянам в неурожайные годы — обычно в высокоразвитых аграрных государствах (в Китае, в частности). Очевидно, что отличительной чертой аграрного государства становится его замкнутость на экстрактивном, произвольно определяемом налогообложении — самом примитивном и наименее эффективном механизме изъятии ресурсов — как универсальном источнике финансирования многочисленных статей расходов. Роль торговли и ремесленного производства, повышающаяся при стратификации общества по мере экономического развития агрогосударства, слишком мала, чтобы обеспечивать высокие доходы. Фактически единственный канал их получения — переобложение многочисленного крестьянского населения. В этом аграрная суть «восточной деспотии».

Приемлемый уровень налогов устанавливается путём проб и ошибок, пока не вырабатывается такой уровень податей, который обеспечивает максимальные доходы казне и допускает сохранение у крестьянина достаточного для физического выживания необходимого продукта. Он достигается путём соглашения с объединением общин, которые образует местное самоуправление и контролирует выполнение фискальных обязательств — так, например, происходит в Китае со времён Троецарствия в результате реформ Шан Яна: «рента-налог движется от общинников к старосте деревни, от него — к чиновнику местной администрации», — так описывает этот механизм Р. Нуреев. Раз утвердившийся уровень налогов закрепляется традицией и не меняется веками, так как на протяжении столетий сохраняется прежний уровень развития производительных сил. В феодальном обществе эта традиция особенно сильна, так как обеспечена личной связью наследственного землевладельца с живущими на его земле крестьянами. Но даже «приемлемый» уровень налогов почти всегда далёк от «справедливого», в представлении крестьянина, составляющего 10 %.

Всякое богатство, даже минимальное, произведённое честным трудом, не выставляется напоказ — ведь это может стать поводом для очередного повышения налогов. Поэтому крестьяне «восточных деспотий» не только скрывали сельскохозяйственный излишек, нажитое в торговле имущество, но и искусственно «обеднялись» надевая одежду из дешёвых тканей и избавляясь от украшений[34]. В «восточном» обществе доминируют оптимальные потребительские условия правителей: элита аграрного государства присваивает «максимум товаров, которые она может потреблять с максимальной видимостью («великолепием»). В этом разгадка контрастной нищеты масс, подчас показной, на фоне бонвиванства правителей. В империи инков право ношения драгоценностей закрепляется исключительно за элитой, пресыщающийся золотом, серебром, драгоценными камнями, цветными перьями, шерстью викуньи, в отличие от простых людей, имевших право надевать лишь скромные украшения — и только в особых случаях.

Торговцы, несмотря на угрозу пыток и наказания вплоть до казни (в соответствии «Артхашастрой» придворного маурийского философа Чанакьи), также прятали доходы от торговли и движимую собственность — излюбленный объект фискальных притязаний казны[35]. Её помещали в сосуды и закапывали на своём участке либо на участке знакомого, сборщика налогов подкупали, чтобы избежать тщательной проверки собственности. Налоговые агенты прятали накопленное таким образом коррупционное богатство тем же способом — вся иерархия, приближенная к сбору доходов, была обрамлена единым обручем коррупционной круговой поруки, наверху которой часто находился высокопоставленный чиновник или фаворит, защищённый иммунитетом государева расположения (вспомним «птенца гнезда Петрова» А. Меншикова и министра финансов Хубилая Ахмеда-пашу)[36].

Неудивительно, что в аграрном мире даже столь важные технологии, как водяная и ветряная мельница, хомут, компас, плуг распространяются крайне медленно. Внедрение инноваций, повышающих продуктивность сельского хозяйства, влечёт лишь рост налоговых обязательств и повышенное внимание налогового агента и местных разбойников[37]. Натуральная замкнутость крестьянских хозяйств и общинная круговая порука также не способствует технологической диффузии в аграрном мире. Усилия властей по директивному внедрению в производство научных открытий, характерные для Танского и Сунского Китая, оборачиваются провалом: на примере Китая становится очевидным, что «…можно знать порох и не создать сильной армии, знать компас и не создать мореплавания, знать книгопечатание и не создать общественного мнения»[38]. В то же время военные технологии, от восприятия которых зависит выживание элиты, распространяются с невиданной для аграрного мира скоростью, воздействуя на социальную структуру: крайне стремительно в II–I тысячелетиях до н. э. в различных государствах появляются боевые колесницы, которые приводят к выделению знати, столь же быстро начинает практиковаться армиями большинства стран Древнего мира железо, радикально демократизировавшее войну, получает распространение на