Пророчество орла - Саймон Скэрроу

Ему говорили, что в пределах городских стен Рима обитает чуть ли не миллион человек, и, глядя на город оттуда, где стоял сейчас Макрон, этому легко можно было поверить. Казалось, что ниже по склону все было хаотично застроено стоявшими впритык зданиями, о существовании проходов между которыми порой можно было лишь догадываться, поскольку узкие проулки перекрывались выступавшими вперед верхними этажами грязных кирпичных строений. Над городом постоянно висел густой дым бесчисленных очагов, печей и жаровен, такой едкий, что он забивал даже вонь, исходившую от сыромятни на дальнем конце улицы. Даже сейчас, после трех месяцев пребывания в столице, Макрон так и не привык к здешним запахам: улицы провоняли дерьмом и прогнившими объедками, к которым не прикоснулся бы и самый убогий нищий. И все эти улицы были битком забиты людьми: рабами, торговцами, купцами и ремесленниками. Собравшиеся со всех концов Империи, они одевались каждый на свой лад, создавая невообразимое смешение фасонов и стилей. В толпе выделялись сновавшие в поисках развлечений, если не стояли в очередях за раздаваемым бесплатно зерновым пайком, апатичные свободнорожденные римские граждане, а порой ее рассекали носилки богачей, которых рабы проносили над толпой. Те прижимали к носам флакончики с благовониями, перебивая гнилостную вонь более приятными ароматами.

Такова была реальность столичной жизни, которой Макрон к настоящему времени был сыт по горло. Он не переставал дивиться тому, как вся эта людская масса терпит подобное надругательство над своими чувствами и не бежит из города подальше в поисках свежести, чистоты и свободы. Самому ему казалось, что Рим скоро сведет его с ума.

Опершись локтями на истертый подоконник, Макрон высунулся в окошко и взглянул на затененную улицу, над которой высился доходный дом. Его взгляд скользнул по кирпичной кладке под окном вниз, к мостовой; двигавшиеся по ней люди с высоты верхнего этажа казались похожими на суетливых насекомых с четырьмя конечностями, никчемных и быстро пропадающих из вида, удаляясь по сумрачной улице в обоих направлениях. Комната находилось на пятом этаже: Макрону в жизни не доводилось бывать на большей высоте в строении, возведенном человеком, и хотя ему пора бы привыкнуть, он все равно ощутил легкое головокружение.

— Дерьмо…

— Это ты о чем?

Обернувшись, Макрон увидел, что Катон проснулся: потягивается, зевает и трет глаза.

— О себе. Чувствую себя полным дерьмом.

Катон окинул друга оценивающим взглядом и неодобрительно покачал головой.

— Ты и выглядишь полным дерьмом.

— Ну спасибо!

— Лучше бы тебе привести себя в порядок.

— Зачем? За каким хреном? Стоит ли утруждаться, если остаток дня все равно придется изнывать от безделья?

— Мы солдаты, нам распускаться негоже. Привыкнем, потом будет не отвыкнуть. Да и вообще, легионер всегда и везде легионер. Не ты ли сам мне это твердил?

— Я твердил? — Макрон поднял бровь. — Должно быть, это с перепою.

— С чего ты взял?

— Ладно, хватит, — проворчал Макрон, чувствуя, что головокружение усиливается. — Мне надо еще отдохнуть.

— Нельзя тебе отдыхать. Мы должны находиться в готовности. — Катон потянулся за сапогами, обул их и принялся завязывать кожаные шнурки.

— Готовыми? — фыркнул Макрон. — Готовыми к чему?

— А ты забыл?

— Забыл? Что это я забыл?

— Что нам назначено прибыть во дворец. Я же тебе вчера говорил, когда нашел в той таверне.

Макрон наморщил лоб, пытаясь восстановить в памяти детали прошлого вечера.

— В какой таверне?

— В «Роще Диониса», — терпеливо ответил Катон. — Ты хлестал винище с ветеранами Десятого легиона, когда я пришел к тебе и сказал, что нас ждут на собеседование к прокуратору, ответственному за служебные назначения. Через три часа. Так что у нас не слишком много времени на то, чтобы позавтракать, умыться и привести себя в подобающий вид. Кроме того, сегодня в Большом цирке скачки, и нам лучше выйти пораньше, чтобы не застрять в толпе. Тебе надо подкрепиться. Перекусить, чтобы успокоить желудок.

— Сон, — тихо отозвался Макрон, уже добравшись до своей койки и нырнув под плащ. — Сон успокоит мой желудок наилучшим образом.

Катон закончил шнуровать сапоги, встал и тут же пригнулся, чтобы не приложиться макушкой к потолочной балке: это был один из немногих случаев, когда то, что он на голову выше Макрона, оказывалось не преимуществом, а совсем наоборот. Потянувшись за кожаным мешком с ячменем, стоявшим у стены возле двери, вместе с прочими их пожитками, Катон развязал его и отсыпал по мерке в обе их оловянные плошки, после чего аккуратно встряхнул мешок и снова завязал, плотно, чтоб не залезли мыши.

— Пойду сварю кашу. А ты, пока меня нет, лучше бы почистил оружие.

Когда дверь за его другом закрылась, Макрон снова солмкнул глаза, пытаясь не обращать внимания на головную боль. Пустой желудок урчал и скручивался узлом: Катон был прав, если перекусить, глядишь, станет получше.

Тем временем солнце уже поднялось довольно высоко, и он, снова со стоном разлепив глаза, сбросил плащ и потащился к сложенным у двери доспехам и оружию. Хоть они и были равными по званию центурионами, Макрон прослужил на дюжину лет дольше Катона и порой сам дивился тому, с чего это он, ветеран, исполняет указания зеленого юнца. Но, тут же с горечью напомнил себе Макрон, они нынче не на действительной службе, так что ни ранг, ни опыт, ни послужной список сейчас значения не имеют. Сейчас они просто боевые товарищи, которым приходится бороться за выживание в ожидании положенных выплат, которые оттягивают скаредные писцы из Имперского казначейства. В результате до нового назначения им приходится экономить каждый сестерций. Что было не так-то просто: Макрона всю дорогу подмывало пустить все свои скромные сбережения на пропой души.

Свет на узкую лестницу падал через проемы в стене через каждые два пролета, и Катону приходилось спускаться по старым, скрипучим дощатым ступеням с осторожностью, балансируя с помощью рук. Вокруг слышались звуки пробуждения других жильцов: детский плач, раздраженные оклики родителей и угрюмое бормотание тех, кого впереди в городе ждал нелегкий трудовой день. Хотя Катон родился в Риме и провел здесь всю юность, пока не достиг возраста, позволявшего поступить в легионы, он жил во дворце и никогда прежде носа не совал в трущобы, не говоря уж о доходных домах, битком забитых столичной беднотой. Он был потрясен, узнав, что свободнорожденные римляне могут жить в таком невообразимом убожестве, ведь во дворце даже рабы и те жили в лучших условиях. В гораздо лучших.

У подножия лестницы Катон свернул в коридор, уходивший в глубь здания, и вышел в сумрачный внутренний двор, где находилась общая домовая кухня. Иссохший старец помешивал варево в стоявшем на жаровне большом закопченном горшке, наполнявшем воздух запахом овсянки. Даже в столь ранний час нашлась особа, оказавшаяся в очереди перед Катоном: тощая, бледная женщина, чья большая семья занимала комнату этажом ниже, как раз под каморкой центурионов. Муж ее работал на складах — то был рослый, угрюмый пьяница, частенько лупивший жену и детишек: их крики и его пьяная ругань были прекрасно слышны наверху.