Третье дыхание - Валерий Попов

Усмехаясь, отец медленно двинулся дальше. Нонна металась туда-сюда, как “раскидай” на резиночке. “В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань”. Да и трактор еще. Но для меня это – запросто!

– Я пойду, Веч?

– Погоди. Сейчас мы деньги получим! – подмигнул ей. Но вряд ли

“мы” – это она.

В сберкассу вошли – под башней Думы, недавно обгоревшей от восстановительных лесов.

Отец входил медленно, раскорячась, тяжко вздыхая. “Изображает немощь, – думал я злобно, – чтоб у меня больше было проблем!”

Войдя, он огляделся, дико сморщась, словно я его на помойку привел!

А между тем – вокруг мрамор, кожаные диваны, никелированные рамы окошек. Разве такие раньше сберкассы были? Да и народ уже весь аккуратный, нормально одетый. Меняется жизнь! Подвел за оттопыренный локоть к окошку его.

– Вот сюда тебе, – взял листок. – Сколько выписать?

Поглядел на меня, еще больше сморщась:

– Я сам!

Растопырясь, всех отодвигая от окошка, долго писал, от нас спиной прикрывая тайну вклада своего. Жалуется, что видит плохо, – но это, видимо, на второй план отошло.

Другая проблема у меня теперь на первый план вышла. Нонна, по залу мечась, нервно закурила новую сигарету. К ней величественный охранник подошел, вежливо попросил удалиться. Что она – минуты без сигареты не может?!

– Ладно… выйдем, – взял за локоть теперь ее, вывел на воздух.

Постоим тут: пусть отец тайной своего вклада неторопливо насладится.

– Я не могу так, Веч, – на цепи жить, – вся дрожала.

– Но пойми: я тоже разорваться не могу: лучше за вас вместе волноваться, чем в отдельности.

– А ты не волнуйся, Веча!

– Как?

– Я немножко побегаю – и приду.

– Какая ты придешь?

Блеснули слезы.

Молча стояли с ней. Вдруг крупный снег повалил. Под таким же снегом, я вспомнил, молился я. На колени вставал. Счастлив? Что я тогда просил? Глупо просить нереального – как-то неловко перед Ним, в двадцать первом веке-то. Просил я возможного: чтобы она вернулась, была со мной. Счастлив? А чтобы жить без забот – это глупо просить.

С тобой то, что ты вымолил. На фоне серого неба – светлые снежинки, сцепляются на лету, еще крупнее становятся.

Вышел отец, дико озираясь. Руку, раз за разом, за пазуху совал.

Сейчас мимо кармана вложит свои сбережения! Кинулся к нему. Направил его руку с бумажником в карман: опаньки!

Оглянулся. Нонна, слава богу, не сбегла. Двинулись обратно. Отец, вперед склонившись, как пеший сокол, еле уже брел: видно, последние свои силы на сохранение тайны вклада истратил.

Остановились у перехода Казанской улицы – батя испуганно вцепился в мой локоть перед потоком машин.

– Я пойду, Веча? – Нонна произнесла. – Я обещаю, Веч!

А что Настя мне дома скажет? Все ее усилия – долой? У нее тоже нервы на пределе.

– Н-нет, – выдавил я.

Нонна быстро закинула голову – чтобы слезы удержать. Снежинки на лицо ее падали, таяли и текли.

Тут зажегся зеленый, и я ее за локоть схватил. И так, распятый между ними, через улицу их поволок.

И лишь когда прошли уже под аркой – выпустил их. Доберутся. Мне тоже надо набраться сил на этом коротком пространстве – от арки до дверей. И только подошли к железной двери (за железной дверью спокойней уже), как оттуда вдруг соседка вышла, из верхней квартиры,

– подружка ее, бывшая актриса.

– Ой, Нонночка! – расцеловались, защебетали.

Пошли дальше с отцом – душить их счастье я не хотел… Сбежит?

Сейчас Настя мне врежет. Решил сам напасть на нее:

– Что, не звонил еще твой Вадим? Что он думает вообще?

Настя только открыла рот, чтобы рявкнуть: “Где мать?” – возмущенно поперхнулась. Характер бойцовский, отцовский. Но тут, к счастью, со двора донесся звонкий хохоток нашей общей любимицы.

– Иди посмотри, – Настя все же скомандовала. Тем более, что голосок

Нонны оборвался вдруг. Убежала? Но тут – бывают же сладостные звуки

– ключ зашкрябал в замке! Вошла веселая, разрумянившаяся.

И что б потом ни случилось… Был такой счастливый момент! Правда, измотала она всех ближних, но это уже пустяк.

– О, Настя! – сказала она радостно. – Ты приехала? Как я рада-то!

Батя сокрушенно головой покачал. Сочувствует? Сделал бы что-то!

Настя сурово на меня глянула: ты понял, отец? Ничего не помнит. Ни в коем случае нельзя ее отпускать!.. Характер бойцовский, отцовский: непременно ее воля соблюдаться должна!

Я подмигнул ей лихо: мол, все о’кей. Но такое легкомысленное пренебрежение разъярило ее – в глазу засветился мстительный, торжествующий огонек:

– Да, /кстати,/ отец: тебе снова звонил /твой/ Боб! Ты что, денег должен ему?

– Да, кажется. Никто больше не звонил? – Я пытался увести разговор в сторону. Опять рухнет хрупкое счастье!

– Спрашивал, – продолжила Настя упрямо. – Что, у вас окна из пуленепробиваемого стекла?

Тишина повисла. И общий ужас. А ведь только что счастье было!

Неужели нельзя было его поддержать? Я один должен стараться?

– Кто это – Боб? – проговорила Нонна надменно. Королева контролирует своего дворецкого!

– Это твой скорее Боб! – ответил я в ярости. – Из-за тебя он возник – деньги на твое лечение нужны были! Пора отдавать!

– Но я же не знала, Веч! – проговорила Нонна испуганно.

Моей ярости испугалась – или Боба? Хотелось бы, чтобы моей ярости.

– Теперь пулю жду из-за этого!

– И что ж делать, Веч?

Спохватилась!

– Работать на него заставляет! Дерьмо воспевать.

– Тебя?! – воскликнула Нонна.

– Да, представь себе. Меня. Бывшего певца тонких материй! Заставляют теперь воспевать дерьмо… Материал, наиболее трудный для воспевания. Вот так!

– Ну нет уж! – Нонна твердо губы сомкнула. Засверкали глаза. Можно подумать – на баррикады пойдет! Или по крайней мере – на работу. Или

– последняя надежда – в кладовку не пойдет.

Ничего! И это утопчем!

…Аппарат зазвонил. Настя раньше меня трубку схватила. Молодость, азарт!

– …Ясно, – сказала. – Иду!

Поцеловала нас, умчалась. Есть в жизни счастье!

Телефон вскоре опять зазвонил. Это уже счастье мое – Боб, брателло, к ответу требует – за то, что я его сучьями торгую на стороне. Ну что же, по всем делам – выстрел в упор из сицилийской двуствольной