Осколки ледяной души - Галина Владимировна Романова

— Я поняла! Ох ты господи! — запричитала племянница, тут же обессиленно привалилась к стене и сокрушенно замотала головой, прикрывая рот кончиком черного платка. — Да что же это, а?! Как же!!! Кто же так на них взъелся-то и за что?! Тетя Соня, помнится, звонила мне и что-то говорила за пару дней до того, как умереть…

— О чем она говорила? — Что-то подобное Степа вкратце рассказывал, но уточнить все же стоило, а ну как всплывут еще какие-нибудь подробности.

— Будто бы они с Таней что-то видели… Нет, не что-то, а кого-то вроде… И теперь их преследуют. Замок ей якобы поцарапали. Мы еще с Тошей списали все это на старческую паранойю. А если теперь и Таня!.. Это же все меняет, господи!

— Так что там с машиной? — вежливо откашлявшись, повторила свой вопрос Шитина, переминаясь с ноги на ногу от нетерпения. — Никто не видел?

— А?! — Женщина уставила на нее непонимающий мятущийся взгляд. — Машина? Какая машина?

Твою мать, а! По башке ей, что ли, стукнуть, чтобы соображала резче! Сколько же можно стену подпирать и ахать?! Насколько сообразительным оказался предыдущий парень, настолько бестолковой и несобранной племянница покойной генеральши.

— Машина, которая сбила на светофоре вашу тетю, — медленно, чтобы не сорваться на крик, проговорила Шурочка. — Марку, номера, цвет… Так уж никто и ничего не видел? Наверняка милиция опрашивала свидетелей. Что-то же было!

— Ничего не было, — сокрушенно вздохнула племянница. — Никакого следствия. Сочли ее виноватой и успокоились. А какие свидетели на светофорной толкучке? Случайные же люди. Где их можно отловить в таком городе?! Бессмысленно все.

— А где это произошло? — вдруг нашлась Шурочка, упавшая было духом оттого, что никто никого не видел, не запомнил, не заметил.

— Это?! Произошло?! — очевидно, это было излюбленным занятием женщины: возвращать раз за разом вопросы, задаваемые ей. — Это произошло на светофоре возле кинотеатра «Светоч». Там угол такой опасный, знаете…

— Знаю! — сразу обрадовалась Шурочка.

Угол кинотеатра «Светоч» она знала превосходно. Там протусовалась почти три года в студенчестве. Там встретилась с Генкой. Там иногда искала его в минуты отчаяния. Место было знакомым, одним словом, как, впрочем, для многих в этом городе. И там — на этом облюбованном молодежью углу — стояли три торговых павильона.

Три! Целых три! А это целых шесть пар глаз, которые ну ни за что не могли пропустить такого происшествия.

Старушку, божьего одуванчика, сбили прямо у них под носом! Что делается! Ах-ах, да кто же посмел?! А вон, вон, смотрите, улепетывает. Ух, гад! Даже не остановился!

Уж кто-то из трех продавцов, хоть одним глазком… Нет, хоть краешком глаза мог видеть, что это за тачка такая была. А будет тачка, будет и водитель. Будет водитель, будет и мотив.

Вот откуда танцевать нужно.

Шитина наскоро простилась с племянницей покойной генеральши и поспешила на улицу.

Ее ярко-красная красавица скучала на стоянке в одиночестве. Ан нет. Проглядела. С другого, не видимого от подъезда боку к ней приткнулся какой-то «американец» с длинной хищной мордой. Такой же забрызганный грязью, что и «москвичонок». Забрызганный до такой степени, что не видно было ни названия, ни номеров, да и цвет определялся с трудом. Что-то грязно-серое, безликое.

Шурочка брезгливо покосилась на грязнулю и нырнула на свое сиденье. Меньше чем через минуту она уже выруливала со двора, взяв курс на кинотеатр «Светоч».

Была бы она внимательнее да не переживала бы из-за того, что рабочий день, кажется, на сегодня загублен окончательно и бесповоротно, непременно обратила бы внимание на то, как следом за ней с дворовой стоянки медленно тронулась забрызганная грязью иномарка.

Как бы знать…

Кирилл очень внимательно рассматривал себя в зеркале, что висело в родительской квартире в прихожей слева от входной двери. Оно висело там ровно столько, сколько он себя помнил.

Огромное, овальное зеркало в дорогой резной дубовой оправе. Оно никогда не снималось с этой стены. Никогда под ним не переклеивались обои. И никому даже в голову не приходило взять и поменять его на какое-нибудь другое, новое, обнесенное дизайнерским искусством до легкости хай-тек.

«Оно висело, висит и будет висеть», — любила повторять его мать. Отец никогда не спорил. Кириллу было все равно. Да он его тоже по-своему любил. В нем — в этом зеркале — нашло отражение его детство с коньками через плечо, карамелькой за щекой и шишками на лбу. Проскакала шальная юность с первыми прыщами, длинной челкой и синяками на шее от неосторожных поцелуев неопытных подруг. Теперь вот наседала на пятки зрелость с надуманной мудростью в глазах и первой сединой. А он по-прежнему…

— А ты по-прежнему холост! И по-прежнему бездетен! — начала сегодняшнее утро мать. — Нам внуков хочется, понимаешь ты или нет?! Ну нельзя же так! Нельзя!

Наверное, так нельзя. Нельзя быть холостым, когда тебе скоро сорок. Нельзя не иметь детей, когда тебе уже столько же.

— Это противоестественно, — сердито сопел с самого утра отец. — Такое прощается только педикам, поскольку людям с подобной искаженной психикой и искаженным понятием о принадлежности к полам детей иметь нельзя. Вырастут такими же уродами. — Это снова отец высказывался.

Кирилл отмалчивался. Он вообще редко спорил с родителями. Поступал всегда по-своему, но спорить и уж тем более, упаси господи, скандалить — никогда. Ему с ними было хорошо.

Вчера, проводив Шурочку, он намеренно поехал к родителям. И Нюсе поспешил сообщить об этом. Чтобы она не питала никаких надежд на встречу и не намыливалась провести ночь с ним в одной постели. Лучше уж утреннее нытье родителей, чем совместное с ней пробуждение…

Кирилл насчитал на левом виске сразу четыре седых волоса. И теперь очень осторожно, очень нежно, стараясь не причинить себе лишней головной боли, голова и так болела, пытался их оттуда выдернуть. На мешки под глазами он старался не обращать внимания, рассосутся к вечеру. Сейчас он позавтракает. Выпьет кофе. Съездит на службу. Непременно завернет к Степану на квартиру навестить Татьяну. Немного проветрится с девчонками-налоговиками, ему сегодня к трем часам в налоговую попасть нужно непременно. И все само собой пройдет. И головная боль, и мешочки подтянутся, и в желудке все уляжется, и душа, может быть, уймется.

Кирилл еще раз оглядел себя с головы до ног.

Ну, хорош же! Слов нет — хорош! Высокий, поджарый, смуглый, опять же обеспеченный. Просто находка, а не мужик. Каждая вторая баба на него заглядывается. Каждая третья готова тут же разделить с ним все тяготы и все к этому прилагающееся. И чего же тогда такая невезуха с ними?!

То одна попалась ни рыба ни мясо, потом вторая — шалава шалавой, теперь вот Нюся — третья.

Как же… Как же… Как же ему от нее отделаться?! Отделаться как-то так, чтобы не прослыть виноватым. Не быть в глазах ее и его родителей свихнувшимся мерзавцем, особенно в глазах своих. Ну что же делать-то?!