P.S. Реквием - I.R

лакей уронил один из коробов, рассыпав по ступеням ленты и гребешки.

— Не мешки таскаешь! — прикрикнул на него Олег.

— Это Надино?

— Забираю всё, чтобы ни единого её волоска здесь не осталось, — кивнул Олег.

— У Горячего был сын. Что будет с ним? — спросил Герман.

— Останется здесь с няньками и слугами, — бросил Олег. Говорить об этом ему явно было неприятно. — Привести его в дом, то же самое, что и портрет этого мерзавца. Пусть остаётся. А ювелирные мастерские, я ещё приберу к рукам.

Вера подняла взгляд и увидела, как на втором этаже колышется занавеска.

— Езжай. Отдохни, — сказал Олег. — Казнь завтра ровно в девять.

За ужином Вера почти ничего не съела. Время тянулось медленно, словно, кто — то игрался с ним, намеренно замедляя. Ей хотелось поскорее увидеть последний кровавый рассвет в жизни Сергея Горячего. Олег так и не сказал ей, как он расправился с Надеждой. Убил. Тело и вещи сестры перевезут в Сиреневый Сад. Картину Ивана, если сильно хочешь, забирай. Всё.

— Верочка, — причитала сударыня Золотарёва, — ты ведь совсем ничего не съела.

— Я не голодна, — отмахнулась она. — Позвольте откланяться.

— Ах, бедняжка, — услышала Вера, когда выходила из столовой.

Она была первой, кто покинул ужин. Золотарёвы не стали заострять на этом внимание, зная, что случилось с Надеждой, и даже хмурая в последнее время Ефросинья смягчилась в лице.

Следующим утром, как только рассвело Вера уже была на ногах. Она растрепанная сидела у камина, смотря, как огонь пожирает свежие поленья, надеясь, что Горячего в подземном царстве встретят так же.

На дворцовой площади собралось множества людей. Не каждый день дворянину отрубали голову. Герман скрепя сердце позволил Вере присутствовать, но одну не отпустил, поехал с ней. По бледности не характерной для его лица можно было сказать, что Герману такое времяпрепровождение не нравилось. Чужие взгляды цеплялись за них, словно репей.

Олег тоже был здесь. Он приехал раньше четы Золотарёвых и занял себе место в первом ряду. Герман и Вера к нему присоединились. Никаких приветствий. Всё внимание на эшафот. Горячева ввели по лестнице, как преступника, в рваной рубахе и крови. Посмертных почестей, как дворянину ему не выказали. От предвкушения Вера сильнее сжала руку Германа. Когда стали зачитывать приговор, её сердце забилось сильнее, румяня щеки. На последнее слово этого душегуба, она хотела выкрикнуть, что — то опровергающее, встряхивая выжидающую толпу, но Горячев ничего не сказал, лишь неотрывно, пустыми глазами, смотрел на Олега.

Вера жадно ловила каждое мгновение. Как Сергей положил голову на бревно, как палач занес топор, и как резко он опустился на шею Горячева, перерубив её с первого удара. Вера замерла, стараясь ничего не упустить. И когда все разрешилось, поняла, что даже не дышала. Временное облегчение снизошло на Веру, чтобы после чувство утраты захлестнуло её с новой силой.

Толпа загудела, словно большой улей, каждый хотел вставить своё слово.

— Пойдём, — попросил Герман. — Здесь больше не на что смотреть.

— Олег, — обратилась к нему Вера, чтобы привлечь внимание.

Тот покивал и ушёл с ними.

Несколько дней Вере снилась казнь Горячева и ничего кроме удовлетворения это не приносило. В отличии от Германа, которого только при упоминании случившегося бросало в дрожь. И Вера настояла на том, чтобы он отвлекся и вплотную занялся делами чайных лавок.

— Со мной ничего не случится, — заверила она. — Только будь осторожней. Вернись домой за светло. Эти убийства дворян тревожат мне сердце.

И Герман ей поверил.

— Верочка, не хочешь ли ты прогуляться по Золотой Аллее? — спросила сударыня Золотарёва. — Мы с Ефросиньей подумали, что стоит прикупить, что — нибудь новенькое к весне.

— Я как раз хотела это сделать, — обрадовалась компании Вера. — На следующей недели швеи приступают к своей работе, нужно отвезти в ателье эскизы платьев и костюмов.

Было начало марта, дни становились длиннее, а снег шёл вперемешку с дождем. Погодка была не самая лучшая для прогулок, тяжелое свинцовое небо висело над городом, но предвкушения чего — то красивого в руках перевешивал. Женщины договорились, что пока Вера зайдёт в ателье, сударыня Золотарёва и Ефросинья заглянут в соседнюю лавку Сорокиных за лентами, а после она к ним присоединиться.

Но когда Вера положила эскизы на стол, скрипнула половица. Она замерла, боясь повернуться. Кто — то старался ступать, как можно тише. Вера почувствовала враждебного дуновение и решила обернуться. Но было поздно. Она почувствовала, как левая сторона лица вспыхивает болью. Это сбило её с ног. Сознание начало плавать, а перед глазами вспыхивали тёмные круги, лицо горело. Вместо зова о помощи с губ Веры срывались лишь стоны.

Нападающий замер, услышав голоса за дверью. Вера поняла, что это были Ефросинья и сударыня Золотарёва. Вера могла только мысленно взывать к ним о помощи. Они подергали за ручку, но дверь была закрыта. Немного постояли, они вновь забарабанили в дверь, пытаясь дозваться девушку. Но помещение уже вспыхнуло.

Уплывая в жаркое марево, Вера почувствовала едкий дым, набивающийся в легкие.

Алексей Орлов

Лёше было четыре, когда появился Семён. Пищащий комочек, к которому матушка не желала подходить. Она была удручена и не отвечала на вопросы отца. Бывало, что на неё находила истерика и она остервенело крутила обручальное кольцо, желая сорвать его с безымянного пальца, но каждый раз оставляя. А когда начинала плакать, уткнувшись в платок, Лёша подхватывал её настроение и тоже заливался слезами.

— Лёша, посмотри какое чудо, — зимним днём подозвал его батюшка.

Снег искрились на солнце, а мороз румянил детские щёки. Все варежки были мокрые, мальчишки разворошили все сугробы во внутреннем дворе, строя крепости и кидаясь снежками.

Лёша засопел. Здесь была битва и смех. А там нянюшка и батюшка ведущий пятилетнего Семёном за руку, с которым матушка запретила играть. Но батюшка позвал, и Лёша с опущенной головой, поплелся к ним, оставляя зимние забавы. Батюшка поманил его рукой.

— Ну же, посмотри, — призывал он сына.

Лёша подошел ближе и увидел, что Семён одет в домашнюю одежду. Его вывели на улицу без тулупчика, шали, валенок и рукавичек. Батюшка снял с руки Лёши рукавицу и потянул его к руке кудрявого белокурого брата. Вокруг воздух искрился от мороза, а Семён был тёплым, почти горячим.

— Как здорово, сам воздух защищает его, — восторженно говорил батюшка.

Лёша чуть нахмурился. Он так не мог.

За месяц до того, как мальчик отбыл в лицей, где ему предстояло находиться последующие четыре года, он испытал некий стыд за зависть к Семёну, которого батюшка казалось любил больше. Он оказался слабее и никак