Переворот - Джон Апдайк

— Хаким Феликс, — начал профессор, явно полагая, что такая форма обращения соответствует русскому отчеству, — позвольте мне начать с признания, что я слегка разочарован вашей экзаменационной работой. Вы оперировали заранее подобранными фактами, но, если позволите, вы, похоже, меньше чувствуете нутром африканские идеалы, чем некоторые белые ребята нашего курса из зажиточных семей. Мисс Каннинхэм, например, написала эссе о родстве, читая которое я чуть не прослезился.

Студент передвинулся ближе к краю на перегруженном стуле.

— Африка большая. — Ничего лучшего он не мог придумать, чтобы оправдать свой курьезный провал. — А кроме того, французы не поощряли нас иметь свои идеалы, они стремились внедрить собственные.

— Ну, — быстро снизошел Крейвен, со смаком посасывая трубку и выпуская голубой столб сахаринового второго «я», — я далек от того, чтобы объявить африканца неафриканцем. Строго говоря, ничего неверного в вашей работе нет, просто есть у меня ощущение, что чего-то недостает.

— Возможно, в этом и заключается африканский ингредиент.

Крейвен стиснул бледными, чересчур подвижными губами янтарный мундштук трубки. Он не получал удовольствия от чужих нешаблонных умозаключений.

— Я пригласил вас, впрочем, не за тем, чтобы говорить об этом, а за тем, чтобы, право же, пожелать вам всего хорошего. Можете поделиться со мной своими планами, Феликс?

— Я планирую вернуться к себе, сэр. Иммиграционные чиновники США не слишком были рады моему статусу здесь, хотя колледж был либерален ко мне и оказывал поддержку. В Нуаре в результате декларации Ги Молле loi-cadre[54], изданной два года назад, король Эдуму снова посажен на трон, — на трон, который, строго говоря, он никогда прежде не занимал, — и он объявил амнистию политическим преступникам при колониализме. И теперь, когда де Голль предложил территориям либо внутреннюю автономию с французской помощью, либо полную автономию без помощи, похоже, наступает новая эра и я смогу поступить на военную службу и без страха служить новому отечеству.

— Политики не бывает без страха, — сказал Крейвен, — как не бывает организации без принуждения. Тем не менее желаю вам всего хорошего. Могу я спросить: а вы не боитесь, что за эти четыре года утратили контакт с реальной жизнью вашего народа?

— Как показывает ваш экзамен, — утратил. Не знаю. Я подозреваю, что Америка сотрется в моей памяти, как стираются даже самые яркие сны, в любом случае жизнь не стоит на месте, и мой народ находится в процессе трансформации. Возможно, я сумею помочь ему в этом.

— Возможно. — С трубкой началась еще более сложная игра: Крейвен стал вытряхивать из нее табак, и янтарный мундштук заплясал в одну, в другую сторону, потом Крейвен продул ее и быстро реанимировал это маленькое орудие наслаждения. — Только вот сотрется ли так быстро из вашей памяти Америка, если вы возьмете частицу ее с собой? Живую частицу. Вы знаете, кого я имею в виду.

— Знаю и полагаю, что вы беспокоитесь о моем политическом будущем. Прошу не тревожиться. У нового президента Сахаля, своего рода поэта, жена — minette[55]из Лиона. Могущественный Сулейман, как вам хорошо известно, сделал королевой Рокселану, свою супругу русской крови с более светлой кожей, чем даже прелестная блондинка миссис Крейвен, которой, я надеюсь, вы передадите мой прощальный привет.

— Передам, — произнес он против воли тоном, говорившим о нарушенных брачных обетах.

— Различия в оттенках кожи, — мягко продолжал тянуть свое студент, — безусловно, не главное в мире, который, согласно моим профессорам — и прежде всего вам, — должен слиться в нечто единое, чтобы не подвергнуться ядерному уничтожению. Я приехал сюда наивным юношей, жаждущим познаний, и частью моей науки в Америке было то, что я влюбился, — да и как могло быть иначе? В этой стране вещают о любви с легкой руки Джонни Эпплсида.

— Как бы то ни было, — Крейвен изрек одно из своих любимых выражений, дававшее ему время обдумать определенное место в предстоящей лекции, — в данном варианте, будучи вынужденным сентиментальным экзогамистом, я, откровенно говоря, вижу мало хорошего. Женщина — избалованная, упрямая невропатка, слишком молоденькая, чтобы знать, чего она хочет. Вы старше ее, уже имеете определенный опыт, хотя порой то, что вы описываете, мне кажется, немного отзывает вымыслом. Почему вы не можете быть, например, американцем из, скажем, Детройта, перенявшим французский акцент и чопорность африканца? Это объяснило бы, почему в своей экзаменационной работе вы проявили так мало понимания — назовем это — сути проблемы.

— А может быть, понимания не хватает у педагога? Африка — это ведь не только деревянные барабаны и песчаные дюны, у нас есть города, у нас есть история, которую вы взялись нам преподавать. У нас есть языки — их куда больше, чем на любом другом континенте. Мы — тигель, содержимое которого не перекипит, если в него добавится еще одна женщина кавказской расы. Мне кажется, у вас сложилась в уме некая идея — представление о черных: вы смотрите на меня и видите эту идею, а идеи не спорят, идеи не жаждут чего-то другого, непохожего, идеи не увозят профессорский — как это называется у вас в комиксах? — «улов».

— Вы так говорите, будто вы ее похищаете. А впечатление, которое создалось у меня от разговора с вашими друзьями, mon bon Félix[56], такое, что похищают вас.

— Если под моими друзьями вы подразумеваете Эсмеральду и Оскара, то у них своя точка зрения, свои причины для зависти и ехидства. Я, право, не понимаю, почему вы утруждаете себя запугиванием студента, вмешиваясь в его личную жизнь. Если у вас есть притязания на мисс Каннинхэм или альтернативное моему предложение к ней — валяйте, действуйте; если же нет — разрешите ей молча влиться в ряды ваших замечательных бывших студентов.

— Ваше благополучие заботит меня не меньше, чем благополучие Кэнди.

— Разрешите вас спросить: будь я швейцарцем, или шведом, или светлокожим тибетцем, вы бы тоже обо мне заботились? И даже если бы вас заботило мое благополучие, стали бы вы вызывать меня, как мальчишку-чистильщика, наложившего на обувь не того цвета крем?

— Меня обижает ваше искаженное толкование моих высказываний. Среди моих друзей — люди самой разной расовой принадлежности. Я активно поддерживал движение за гражданские права задолго до того, как это стало модно. Я член и основатель Комиссии по справедливому расселению. Вопрос не в том, что вы — черный, а она — белая. Вы ничему здесь не научились, если считаете, что это так.

— Мое обучение здесь было странным, — сказал Феликс Крейвену, с ненавистью глядя на сухие, преждевременно поседевшие волосы тубаба, на его широкие мягкие губы, похожие на двух бескровных жирных червей, на самодовольное выражение вечно молодых глаз. Этот человек, подумал африканец, плавает по черным водам страданий мира, и будущий Эллелу заявил: — Ваши предупреждения насчет меня и Кэнди не являются полнейшей глупостью. Тем не менее я забираю ее с собой.