Красное солнце валькирии - Елена Дорош

белый, плотный, словно давным-давно лежащий тут снег.

Софья вышла из больницы и даже зажмурилась, настолько невероятно выглядел город, укрытый холодным белым покрывалом.

Почему-то совершенно не хотелось идти домой на Моховую, и не просто оттого, что одной было там скучновато и пустовато. Слишком многое произошло за несколько недель такого, что совершенно изменило ее отношение к недавно казавшемуся уютным дому. Распростертое на полу тело Вайцмана, пустые недоуменные глаза Зои Модестовны, потерявшийся Рудольф…

Софья постояла, подставляя лицо летящему снегу, а потом повернулась и пошла совсем в другом направлении. Будет бродить по городу, пока не устанет так, чтобы прийти в квартиру и просто свалиться от усталости, ничего не замечая вокруг.

Где-то она читала, что Петербург появился не так, как все другие города. Москва, например, росла постепенно, шаг за шагом меняя свой облик. Сначала деревянная, с посадами и кривыми улочками, а уж потом – белокаменная, расширяющаяся и растущая вокруг Кремля. С Санкт-Петербургом все вышло иначе. Он сразу строился как столица империи и возник словно целиком, таким, каким все видят его сейчас.

Будто с неба спустился и встал над Невой.

Шагая по нежданно побелевшему и похорошевшему городу, Софья думала о том, что таким же его видели Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Тургенев.

Те же здания, те же каналы видела и Лариса Рейснер.

Здесь она в пролетке ехала рядом с Гумилевым, и он, целуя ее волосы, шептал:

Лери, Лери, надменная дева,

Ты как прежде бежишь от меня.

А вот здесь она в расхристанной флотской шинели шла в толпе пьяных матросов, горланя песни под тальянку.

Тут она, размахивая шляпкой, возвращалась с заседания Совнаркома, откуда ее вытурили по распоряжению Ленина, не признавшего в надушенной и расфуфыренной даме пламенную революционерку.

А может, шла под руку с Раскольниковым и вдруг заметила на другой стороне улицы истощенную, постаревшую Ахматову, которой на следующий день отправила мешок рису.

Или ехала по Невскому в машине с открытым верхом, а рядом сидел мрачный Блок и кривил рот, слушая ее сказки о революции.

С тех пор прошло сто лет, а город словно застыл, не меняясь.

Или – не изменяя себе.

Кроваво-красный алмаз, оставивший страшный след в судьбах стольких людей и исчезнувший так же внезапно, как появился, ничего не изменил в облике этого странного, непонятного, не раскрывающего своих тайн города. Он видел и не такое. Гораздо более страшное, неизъяснимое и загадочное.

– Ну и пусть! – вслух сказала самой себе Софья. – Я же не стану теперь меньше его любить!

Она оглянулась – не примут ли за сумасшедшую – и добавила:

– Приду, нажарю картошки с луком и открою банку с селедкой! Кажется, у меня еще полбутылки коньяка осталось. Так сейчас мы его уделаем!

И зашагала к дому.

* * *

Кабул встретил долгожданной для местных жителей прохладой, после холодного Петербурга показавшейся ему приятным теплом.

Куртку он скинул еще в дороге, когда проезжали Баграм, и подставил тело знакомому ветру. В город они въехали с запада, оставляя в стороне аэропорт, где, возможно, его ждала полиция. Улица Саланг, которую он мог пройти вдоль и поперек с закрытыми глазами, приветствовала привычным шумным многоголосьем. На глаза навернулись слезы. Наконец-то дома! Скоро сможет обнять мать, братьев и Ашрафи. Она уже все глаза проглядела, высматривая его.

Перескочив через борт пикапа, он оглянулся на всякий случай и торопливо направился к воротам.

Охранник отдал честь, как приучили американцы: приложив прямую ладонь к виску.

– К пустой голове не прикладывают, – буркнул Иззатулла, проходя мимо.

Слава Аллаху, охранник не расслышал.

Войдя в дом, он сразу свернул на женскую половину. Покрытым грязью земли неверных он не может явиться к дяде.

На пути попалась служанка матери с блюдом, наполненным пловом. Увидев его, девушка замерла на мгновение, а потом сорвалась и бросилась вглубь дома, прижав блюдо к животу.

Улыбаясь, он пошел дальше. Навстречу уже торопилась мать.

– Слава Аллаху, Иззатулла, сын мой!

Мать припала к его ногам. Он помог ей подняться и обнял. Знакомый запах волос окончательно убедил: он вернулся, он справился, он дома.

Налетели сестры, младшие братишки, затараторили на дари, и сладкий звук родного языка окончательно вернул его к жизни. Причитая, его сразу повели в хамам.

Иззатулла снял одежду и растянулся на скамье. Он еще успеет к вечерней молитве, а уже после ночной пойдет на свою половину, где ждет появления своего господина прекрасная Ашрафи, любимая жена.

В покоях дяди он появился через два дня к вечеру.

Тот приветствовал племянника, но сесть не предложил.

Иззатулла достал потертый мешочек, вынул и с поклоном положил на низкий столик красный камень. Алмаз хищно сверкнул всеми гранями и застыл, прекрасный в своей неподвижности.

– Друг мой, – начал дядя, – ты – наследник знатного рода, получивший прекрасное образование, женившийся на племяннице богатейшего человека страны.

Иззатулла молча поклонился.

– С самого твоего детства мы многого ждали от тебя. Поэтому именно тебе доверили вернуть «Красное солнце», поиски которого не прекращались ни на минуту все сто лет. Этот бриллиант – больше чем драгоценность. Это символ стойкости нашего рода, символ нашей власти. Камень – сосредоточие лучших качеств тех, кому принадлежал несколько столетий, пока не исчез.

Дядя воздел руки и ненадолго замолчал. Иззатулла ждал, склонив голову.

– Твой прапрапрадед считал себя виновным в пропаже бриллианта, ведь именно он показал его той неверной и позволил женщине переступить порог сокровищницы нашего рода. Эту ошибку Аллах ему не простил, хотя он сделал все, чтобы искупить вину. Смерть той грязной женщины стала заслуженным наказанием, но Аллах был столь разгневан, что не позволил твоему прапрапрадеду обрести покой, а «Красному солнцу» – попасть домой. На смертном одре твой предок потребовал, чтобы его сыновья дали клятву не оставлять поисков до тех пор, пока камень не вернется в священное хранилище рода. Прошло сто лет, прежде чем наши молитвы были услышаны. Твое имя означает – Слава Аллаха. Сегодня ты доказал, что заслужил его.

Дядя встал и, подойдя к племяннику, крепко прижал его к груди.

– Теперь «Красное солнце» вернулось, – продолжил дядя, жестом приглашая Иззатуллу сесть. – Но прежде чем мы, вознесся хвалу Аллаху, возложим его на отведенное место в сокровищнице, он должен очиститься.

– Он омыт кровью неверных, дядя.

Тот взглянул из-под кустистых бровей и нахмурился.

– Она не может очистить от скверны. Ты должен отнести камень в священную мечеть Рузайи-Шариф, которая находится в Мазари-Шарифе, и положить «Красное солнце» на могилу Али, брата пророка Мухаммада. Там камень должен пролежать десять