Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1 - Иван Сергеевич Шмелев

Не обмануло меня мое чутье. Ты — светлая, ты — в мечтах-снах являвшаяся отсветом Правды Лика Девы! Это — будь я художником кисти — дало бы несравненную! Превыше всех — во всех веках. Мне вернули все мои «виды», посланные Марине 2 1/2 мес. Кто их вез — оказался «вислоухим». Я поражен благородством-великодушием контроля! Мне вернули даже мое «частное» письмо Н. Я. Квартировой. Нет, есть в Европе чудесные сердца! Твой Ив. Шмелев

[На полях: ] Хоть одно слово! Здорова ли?

Я две недели не знаю, здоровье твое? Господи, я в тревоге.

Твое моление — услышано: это — чудо. Я получил твои небесные глаза!

68

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

16. XII.41

Ваня, голубчик, сердце мое!

Я не могу, не в силах больше так… Как мучительно быть без тебя! Ты пишешь о моем «жестком» письме (22.XI) и о каком-то 23.XI? Я не знаю этого последнего. Что я там сказала? Обидела тебя еще раз? Ну, не зло же! Я не могу, измучилась, — я вся этой тоской больна, я потому тебя терзаю.

Ванюша, я никогда не бываю несправедлива, — органически не выношу с младенчества несправедливости — и не могла выдумывать или, как ты говоришь, — «выискивать», чтобы «выбить искру». Нет, но я тогда в горькой обиде была… Не поняла, значит, тебя. Ты тоже иногда ведь — не ты… Я понимаю…

Ванюрчик, но... не хочу… «истории литературы»! Не хочу… Ты понимаешь, это еще можно, если, за письмами, кроме них, есть _н_а_ш_а_ жизнь, — никому неизвестная, ну, пусть, хоть взгляд один, какого никто не видел… А тут… тут все пред «ними», а если чего нет пред ними, — историками, то нет и для меня… Не хочу!..

Я завещаю сжечь все, после моей смерти!153

А ты — мое!? Да? Я скоро буду все равно менять свое завещание. Ты удивлен, что есть у меня уже? О, — если бы ты все знал! Но не хочу сейчас: ни о смерти, ни о «истории». Не хочу уходить (хоть мыслью) в историю.

Слушай, глупыш, я много у тебя должна на что ответить, но не могу, — не могу собрать серьезно, строго мысли… Я вся в волнении… трепете… любви безмерной… Я поражаюсь, что ты еще можешь ждать с чтением писем… Я не могу… Я жду ведь только почты. Скоро Рождество — я не заметила зимы… Ведь скоро «поворот на лето»!

Я жду чего-то! Я, как морфинист, жду сладостного яда. И, прочитав, я жду уж снова… Мне мало, мало (!!) писем! Ну, не скажи ты о «истории», я больше бы тебе сказала…

Не удивляйся, что пишу дурацки… Я еще поражаюсь, что не в сумасшедшем доме. Ну, кто же вынесет такое как я? О, если бы все, все ты знал!

И так не может хорошо пройти все. Ведь никто не знает, как я болею! (Болезни нет никакой, но как я таю! Я не могу без тебя! Что же мне делать? Не смею так писать?)* И ты не знаешь! И иногда мне даже хочется… «уж к одному концу бы!», — но вдруг опять безумная такая жажда жизни! И для чего же? Для кого же? Сегодня мне о тебе все снилось… письмо твое Сереже… будто ты в марте приехать хочешь… за мной… А недавно я видела тебя на фотографии «общей группы» каких-то незнакомых лиц, — один только еще Бунин был тут же. Бунин такой, как в газете с памятью короля Александра I154.

А ты… совсем необычайный… в высоких сапогах с шнуровкой (я люблю такие) и в белом, будто охотничьем, костюме. А ворот чудно вышит русским узором, как будто у бояр — стоячий. Костюм дикий? но было очень красиво. Лица я не могла уловить, хоть и смотрела очень, очень… Но весь ты был такой… зовущий…

Бывало ли с тобой, что от остроты чувства _н_и_ч_е_г_о_ сказать не можешь, хоть сказать бы надо было массу! Я мучаюсь сейчас вот этим.

Ты не ответил мне: могла ли я тебе вся так открыться. Простил ли мне? Ведь это все — и твоя мука?! Скажи же? Или я пришлю тебе письмо с одним только этим вопросом…

Ваня, еще одно (не обходи молчанием тоже)… мне больно иногда при мысли, что тебе эта «оригинальность» наших «небывалых» отношений нравится. Ты понимаешь, что ты эту «оригинальность» как-то «ценишь»! Я — мучаюсь ей! Мне кажется иной раз, что ты бы не хотел прервать эту «оригинальность» нашей встречей. Тогда мне горько-горько. И тогда я — злая.

Ты поймешь, отчего у меня такие «срывы». Это не «изломы». Я могла бы и не посылать тебе того (22.XI), но я думаю, что тебе меня _в_с_я_к_у_ю_ надо узнать. И все равно меня бы эти вопросы мучили.

Как непреодолимо, властно, мучительно, влечет меня к тебе… Ну, хоть «на краткий миг»! Никогда, никогда, я такой не бывала… Не знала, что так безумничать можно… Как все бы я тебе сказала… Как обняла бы тебя… Ваня, я не буду тебе писать, — мне больно, тяжко… все: «обниму, поцелую, взгляну»… и все… это — нельзя, недостижимо… Это мне — мука… Лучше не писать, совсем… Не могу я! Пойми! Что мне тебе сказать?! Ты знаешь! Ты все представить можешь… во-образить!

Я кое-что тебе писала, вчера… о «зовах моря»155. Пошлю… И много могла бы я сказать еще о «думах о творчестве».

Я многое «поймала», что было смутно, неуловимо. После. Сейчас не могу…

О, да, конечно «sexe-appel»[98] — не исчерпывает понятия о том _о_ч_а_р_о_в_а_н_и_и, которому мы оба молимся…

«Sexe-appel» — это галун, с претензией на блеск золота. Слушай, — «Эмерад» меня с ума сводит…

Как жадно я твои письма вдыхаю! Ты получил мой «висок»? Волос кусочек с виска? А фотографию?

Пришли же мне себя! Какой упрямый! Но я тебя люблю… за все! Какой упорный! Как прелестно! Хотела бы тебя «софиста» послушать… Представляю…

Ах, да, Ваня, я никогда не посягаю на твои взгляды… Но… я хочу и сама остаться… неприкосновенна. Ты понимаешь? Я не знаю точно в чем мы сойдемся, — в чем нет, — но я тебе писала, что я (к великому сожалению для меня) не могу быть «женой при муже», — т. е. в смысле мнений, конечно только. Легче жить было бы, кабы была иная… Проще. Ах, Тоник, Ивик, душенька… как все, все это… далеко от сердца! И кааак же я люблю тебя!.. Сегодня я возилась с выдумыванием нового платья… Сколько «ахов» и