Кукареку. Мистические рассказы - Исаак Башевис Зингер

Полковник перестал паясничать и показал, поднеся к лицу, кулак:

– Чего, недоносок, нажрался, а? Мы ведь знаем, как это делается…

И он что-то черкнул карандашом на листке.

Когда Натан получил наконец книжицу с ярким орлом на обложке, он чувствовал себя выпотрошенным, точно вымученным тяжелой болезнью. В постоянном страхе, что у него могут этот паспорт выкрасть, он то и дело хватался слева за грудь, ощупывая внутренний карман. По ночам ему снился один и тот же сон: вор выуживал у него паспорт и убегал. Он, Натан, бросался его догонять, бежал изо всех сил, но схватывало сердце, а ноги утопали в земле. Он кричал, звал на помощь – крик получался приглушенный и сиплый, как будто чем рот забит. Просыпаясь, он трясся всем телом, так что кровать под ним прыгала, и вскакивал, обливаясь холодным потом. Опять ложился, нахлобучив подушку на голову, но уснуть уже не мог до утра.

– О Господи… – стонал он. – Только этих пыток в жизни мне не хватало… О Господи… Господи…

Началось хождение по пароходным компаниям. Его дядя, единственный на свете еще живой родственник, не выслал ему из Йоханнесбурга шифскарту, вместо этого – небольшую сумму на весь переезд. Большая часть денег ушла на получение паспорта, осталось всего ничего. Натан был готов, конечно, ехать третьим классом, но и в третий класс за те несколько фунтов, что он сэкономил, билета не купишь. Он продал книги, все какие были – сочинения Шекспира, Гете, двадцатипятитомную энциклопедию, – но на билет все равно не набиралось. Выход был один: обратиться – как нищий, первый раз в жизни! – в какую-нибудь благотворительную контору, споспешествующую эмигрантам. Но, войдя в приемную и увидев людей, явившихся за помощью, он отшатнулся. На длинных скамьях сидели дремучие старики, женщины в непомерно больших, набок съехавших париках, в тяжелых шалях. Посреди этой, похожей на вокзальный зал ожидания, комнаты играли на полу или сдавленно плакали дети. Во всех углах стояли плевательницы, пахло йодом и больными зубами. За одной из дверей врач лечил глаза девочке, страдающей трахомой. Всякий раз, когда доктор пытался дотронуться до ее страшных век, малышка начинала кричать, как от ожога. Слышно было, как он говорит ей:

– Ну что ж, мама и сестрички поедут к папе… А ты, значит, останешься здесь… Ну что ж…

И девочка, видимо, изо всех сил решалась терпеть, но мгновенье спустя раздавался тот же душераздирающий крик, а когда он стихал, опять доносились слова доктора:

– Ну что ж, а ты останешься здесь… Здесь, значит, останешься…

Натан Шпиндл вышел, весь сникший, измотанный, как после длительного поста, и с неожиданно ясной мыслью, что все старания напрасны и никогда, никогда он из этой страны не выберется. Торопиться ему было некуда, лекций больше он не давал, и его место занял кто-то другой. А нового места по сегодняшним временам не получишь. Оставалось одно: лечь в кровать и умереть.

Он шел, не разбирая пути. Его маленькие ножки, утонувшие в паре тяжелых галош, сами вели его куда-то по улицам и переулкам, которые были то как будто знакомы, то незнакомы ему. День завис отсыревший, колышущийся в желтом воздухе. Клочья тумана колыхались на щербатой брусчатке, клубились, как сгустки чада на погашенном пепелище. Хотя было вроде не скользко, но там и сям, оступаясь, падали битюги, ломовые огромные лошади с исхлестанными мокрыми спинами и мохнатыми ногами. Балэголы били их кнутовищами, прохожие, понукая грубыми окриками, помогали подняться. Лошади, пытаясь вскочить, так царапали подковами мостовую, что искры летели. Пар бил у них из ноздрей, обволакивал шею, живот и широкий объемистый зад. Большие темные глаза, до краев наполненные зрачком, смотрели с невыразимой мукой бессловесных созданий. Вдруг Натан вздрогнул. Прямо через дорогу, невысоко над тротуаром, он увидел на стене дома вывеску пароходной компании, которую раньше никогда здесь не замечал, хотя проходил этой улицей часто.

Бюро размещалось в полуподвале с небольшим оконцем. Вывеска была очень старая, полузатертая, такие обычно висят над давно закрывшимися, обанкротившимися магазинами. Стекла в окне, немытые, в разводах побелки, наводили на мысль, что там, возможно, ремонт. Но, войдя, он увидел неряшливо подвешенную на стене карту мира. По всей лазури, покоробившейся и местами ободранной, но все же обозначавшей собой моря и океаны планеты, были пунктиром натыканы ржавые булавки, указывавшие маршруты судов. За большим старомодным письменным столом сидел молодой еще, сухощавый, с дурно выбритым лицом человек и что-то писал. Перед ним, на груде бумаг, стоял обеденный судок с ломтиком хлеба на краешке крышки. Когда Натан вошел, молодой человек даже вздрогнул, сюда редко, похоже, кто-нибудь заходил.

– Пароходная компания еще существует? – спросил Натан.

– Существует, – отвечал молодой человек тоном, могущим означать: если только это можно назвать пароходной компанией…

– Пароходы курсируют?

– Курсируют…

– Мне нужно в Южную Африку…

И Натан начал рассказывать, во что обошлось ему получение паспорта и сколько денег у него на сегодня осталось. Молодой человек слушал его безучастно, вчуже, выражение лица его говорило, что все ему и без объяснений понятно и что вообще из всей этой затеи ничего не выйдет… Нос у него на лице весь как будто втянулся, но при этом стал еще длинней и острей.

– Не о деньгах речь… – вдруг сказал он. – Мы бы вас, может быть, и за несколько ваших фунтов повезли… Остальное бы отдали там, по прибытии… Но вы сами на нашем пароходе не поедете…

– Почему это? – спросил Натан, и его обдало ужасом.

– Видите ли, мне бы следовало вас заманивать, уговаривать… – впавший, провалившийся рот у него стал дрожать и кривиться, – но… я порядочный человек… может быть, оттого у меня и лицо такое… Наши суда – очень старые, без удобств… А до Йоханнесбурга вам тащиться целых два месяца… И кормят так, что…

– Когда отходит ваш пароход?

– Мы перевозим грузы, поселян…

– Когда отходит ваш пароход на Йоханнесбург?

– Завтра, – отвечал молодой человек.

– Где я могу сесть на него?

– В Данциге.

Кровь бросилась Натану в голову, пульсировала в висках. Голос его разом стал гулким, словно что-то оборвалось внутри.

– Послушайте, – сказал он, – у меня только две возможности: либо ехать, либо умереть. Если вы поможете мне уехать завтра, вы спасете человека от верной гибели. Вот все, что у меня есть… – И он выложил из горсти на стол несколько смятых банкнот, потом достал паспорт, завернутый в какую-то замасленную бумагу.

Молодой человек раскрыл паспорт, полистал его с некоторой опасливостью, словно заведомо предполагая, что не может там быть все в порядке и по всей форме, как полагается. Затем подрагивающими пальцами сосчитал деньги.

– Я вас предупредил, что удобств нет. Пароход очень старый. Там вообще один класс! Можете называть его третьим классом или даже четвертым…

– Койка у меня будет?