Восхождение к власти: день гнева - Соломон Корвейн

- В таких случаях военные и высылают для встречи тактические группы. Но Рейх, похоже, нас кинул. Как вообще вы с ними связались? Как-то вы же узнали про него и про будущую войну, и как пал Римский Престол?

Священник молчит, продолжая рассматривать непреодолимый барьер. Бывший аккамулярий заметил, что прежде, чем дать ответ, Флорентин часто берёт паузу, будто бы отчасти не слышит вопросы или его разум наполнен иными размышлениями.

- Так может, скажите?

- А? Что? – вышел из размышлений Флорентин. – Откуда узнали? Сначала мы услышали по радио эту новость. Там же дали данные закрытого канала и мы попытались выйти на связь с Империей по самодельной станции. С нами связался агент его святейшества, слуга благого Канцлера. Он нам и поведал о грядущих изменениях. Рассказал, как пал Рим перед милостью нового императора и что очередь за Информакратией. И поведал, как выйти из этого проклятого края до того, как тут всё вспыхнет.

Маритон коснулся подбородка и почесал его, перейдя к следующему вопросу:

- И что ты будешь делать?

- Не знаю, – доносится ответ, исполненный бессилием. – Остаётся уповать только на Бога и его милость, - обратив взгляд серых глаз на стоянку, чуть жалобно, с толикой заботы продолжил, устремив ладонь на три десятка человек, раскинувших лагерь прямиком на «жёлтой химинке». – Ты только посмотри на этих людей. Они столько испытали, столько прошли, что раскормленный народ древности, тот из эпохи благоденствия, вряд ли бы перенёс на своей шкуре. Такое количество страданий и боли, что их не описать. Нас Господь подверг стольким испытаниям – идеологические чистки, геноцид, травлю голодом и нищетой, всевозможные лишения. Маритон, - после обращения мужчина обратил лик прямиком на священника и увидел в его глазах, в его душе только печаль. – Кажется, я их подвёл. Боже, как я мог так ошибиться? Похоже, я повёл их в никуда. Мы сейчас можем только повернуть назад и вернуться к жалкому существованию, пока праведный пламень Канцлера не испепелит это место.

Маритон уставил взор на людей, разбивших бивак у автомобилей и грузовиков. Женщины и дети, мужчины и старики – все они показывают, чем является эталон нищеты. Старые выцветшие, покрытые дырками и потёртостями одежды, липкой коркой, пропитанной грязью и потом облекают кожу, усеянную язвами и гниющими ранами. Целебные настойки, сваренные из немногих трав, едва могут остановить заражение, что медленно убивает организм. Зубы желты, как сыр, ибо до них многие месяца не касается зубная щётка, оттого и мерзкий запах изо рта бьёт.

«Одного дыхания достаточно, чтобы одним сногсшибательным дыханием вывести из обморока», - подумал бывший слуга системы.

Немногие пользуются тряпками, смоченными водой, чтобы протереть зубы, придавая им лёгкую белизну. Щёки мужчин покрыты неряшливой и косматой бородой, скрывающей гнойные нарывы, оставленные после попыток бриться ржавыми тупыми лезвиями. Худые истощённые детишки, похожие на скелеты, одетые в непонятные куски ткани, с трудом передвигаются по земле, не говоря об обычной, присущей для всех детей, подвижной игре.

- Когда я жил за «Кругом интеллекта», даже не представлял, что такое может произойти. Что люди за стенами так убого живут. Я видел нищету, но не до такой степени, – Мрачно твердит бывший аккамулярий, сложив руки на груди, и через каждое слово прорывается ненависть. – Долгое время я служил тем, кого ненавидел. Я столько времени исполнял приказы системы, которую не могут терпеть. Много раз мне приходилось выезжать в зоны нищеты, но такого я никогда не видел.

- Никто из слуг Информакратии не знает о том, что есть «Круг обречения», – стал скорбеть Флорентин. – В него скидывают все ненужные элементы, которые попадают под богопротивные репрессии. Ты не представляешь, то ещё лет пять назад в приходе насчитывалось до тысячи человек. – А теперь, - и взяв пару секунд, чтобы утереть горячие слёзы на щеках, священник продолжает. – Их осталось три десятка.

- А те, кто отказывался ехать?

- Кто-то не из моего прихода. В принципе, поэтому и отказались. А остальные… сами решились, иль им надоела эта жизнь… не знаю.

Впервые, за последние три дня, Маритон чувствует скорбь не только за потерю Анны. Да, утерю любимой девушки, испарившейся в орудийном залпе, он переживает тяжело и разум до сих пор затянут багровым туманом, но в этот раз он видит, что боль способна терзать не только его. Флорентин утирает слёзы скорби и печали, вспыхнувших от осознания, что двигаться дальше некуда. Покуда бивак несчастных беженцев закрывают парочка сухих деревьев, холмов и «жёлтая химинка», разросшаяся до полутра и двух метров в высоту и представленная грандиозным полем, разведывательные системы стражей вала не увидят людей, решивших убежать из этой тюрьмы. Да и десятки километров отдалённости так же играют роль отменного средства сокрытия, ибо на таком расстоянии их вряд ли кто заметит. И это, хоть немного, утешает.

Маритон смотрит на своего нового священника и видит человека, которому небезразлична судьба тех, кто ему доверился. Он не похож на трущобных религиозных фанатиков, которых на просторах Информакратии разбросано неимоверное множество. Мужчина чувствует, что его горе отступает назад, перед горем другого человека, давая понимать, что чувство потери дано не только ему одному, оттого и некое ощущение пристыженности скребёт Маритона. Ведь последние два дня он только и пытался привлечь внимание к себе своим безмолвием и замкнутостью, строя из себя таинственную личность, получившую страшный душевный шрам. Привлечение внимания к собственной боли едва затуманило рассудок, заставляя думать, что всем остальным чуждо ощущение сострадания и душевных потрясений.

Маритон поднимает металлическую руку, и тонкие железные пальцы аккуратно обхватывает плеча священника и говорит:

- Ничего, мы справимся. Если твой Бог привёл нас сюда, значит не зря… не зря. Давай пока просто отдохнём. Дорога была тяжёлая и людям нужен отдых. А там и придумаем, что делать дальше.

- Хорошая идея. – С натужной улыбкой соглашается Флорентин.

Два парня сходят с разбитой дороги. Маритон окидывает взглядом стоянку, пока идёт к своему месту. Серые грузовики и такие же бесцветные, точнее – лишившиеся покраски; легковые машины стоят у дороги, направив капоты в широкое поле и уставив багажники и кузова на дорогу. В лагере мало кто бодрствует, говоря иначе – люди в основном отдаются сну на лежанках, похожих на помойные тряпки, вываленные в отходах и сшитых в одну большую кучу ткани, которая только может смягчить отдых. Кто-то предпочёл разложиться на жёстких и неудобных полах в кузовах