Тени, которые проходят - Василий Шульгин

Я понемногу подрастал, а безымянный босяк оставался все тем же. Гувернанток при мне уже не было, но мы с ним встречались обыкновенно у Ботанического сада и поддерживали добрые отношения. В это время я мог ему уже выделить десять копеек.

Мне он нравился тем, что, принимая гривенник с благодарностью, он все же сохранял независимый вид и протягивал мне руку.

Но потом я уже совсем вырос. Я стал членом Государственной Думы и редактором «Киевлянина».

Наступило лето 1917 года. Я иногда проходил мимо Ботанического сада и встречал неизменно босяка. Теперь он почтительно, но радостно меня приветствовал и сообщал важную политическую новость:

— Босяки за вас.

* * *

Каким образом это могло быть? Не понимаю и, наверное, никогда не пойму. Есть нечто такое, что ускальзывает от Карла Маркса и его последователей. Босяки не идут за коммунистами. Дороже всего их сердцу свобода. Босяк — а никому не подчиняюсь. И они чувствовали, что вот этот редактор «Киевлянина», которого они не читали, тоже за свободу.

Украиномания и протест

Ленин в своих ранних сочинениях писал «Малороссия», «малорусский народ». В апреле 1917 года он сдал эту позицию, плохо понимая, в чем тут дело42. Когда человек говорит про себя, что он малоросс или малороссиянин, то этим он себя самоопределяет в следующем смысле: «Я русский из Малой Руси». Когда же говорит: «Я украинец», то он отрекается от батькивщины, от дедов и прадедов, изменяет свою национальность.

Ленин, приняв украинскую терминологию, отнял у русского народа целиком тридцать миллионов человек. И этим актом установлен порядок, при котором русских в России меньшинство. Об этом еще говорил профессор Кареев43 в 1-й Государственной Думе. Причислив украинствующих к другим «инородцам» (аллогенам), он оказался в своем исчислении русского народа правым.

* * *

Временное правительство поначалу не соглашалось с автономией Украины. Однако твердость Временного правительства длилась недолго.

29 июня в Киев из Ставки приехали военный и морской министр А. Ф. Керенский, министр иностранных дел М. И. Терещенко и министр почт и телеграфов И. Г. Церетели, и Украина получила автономию44.

Но мы, кровно заинтересованные в этом деле, не могли спокойно и равнодушно наблюдать, как Временное правительство своими руками при помощи автономии готовит отход всей южной России к Австрии и Германии. Поэтому мы кое-что сделали.

Наша точка зрения была такова.

* * *

В одном из романов Жюля Верна один француз родом из Марселя говорит:

— Я дважды француз, потому что я из Марселя.

Подражая ему, мы могли бы сказать:

— Мы дважды русские, потому что мы из Киева — матери городов русских, потому что Москва и Петроград — колонии Киева, а не наоборот.

* * *

Выражение «Малая Русь», как и «Великая Русь», заимствовано нами у древних греков. Точно так же и название «матерь городов русских», каковое по-гречески «метрополия».

Метрополиями всегда называлась сердцевина народа, и в то же время называлась «малая». Например, Малая Русь по отношению к Великой Руси и Малая Бретань по отношению к Великой Британии.

Все это, разумеется, не было известно ни северянину Керенскому, ни кавказцу Церетели, но, конечно, должно было быть известно молодому министру иностранных дел Михаилу Ивановичу Терещенко, наследственному малороссиянину.

* * *

Поэтому мы написали протест против действий Временного правительства, указав, что создавать наново автономию оно не может именно потому, что оно временное. Право создавать новую Россию может быть предоставлено только Учредительному собранию.

Редакция «Киевлянина» разослала всем подписчикам этой газеты текст протеста, предлагая присоединиться к подписи В. В. Шульгина. Через некоторое время эти листы стали возвращаться в редакцию «Киевлянина» с подписями присоединившихся. Этих подписей было свыше пятидесяти тысяч45.

В Москве

Из Петрограда 31 июля 1917 года была разослана круговая телеграмма от Временного правительства:

«Временное правительство, ввиду исключительности переживаемых событий, в целях обращения правительства ко всем организованным силам страны, постановило созвать в Москве по 14 августа Государственное совещание. К участию в этом привлекаются: представители политических, общественных, демократических, национальных, торгово-промышленных и кооперативных организаций, руководители органов демократии, высшие представители армии, научных учреждений, члены Государственной Думы четырех созывов. Особые приглашения будут посланы Верховному Главнокомандующему и бывшему министру-председателю кн. Львову…»

* * *

Первоначально Государственное совещание предполагалось собрать в Петрограде, но окончательно решили перенести его в Москву, где оно и состоялось.

Так как приглашались члены Государственной Думы, то, хочешь не хочешь, надо было ехать.

Как я ехал, совершенно не помню, и потому не могу сказать, в каком состоянии были железные дороги. А в Москве негде было приютиться, кроме как у А. М. Но к ней я все же не поехал. Однако, неизвестно как, она узнала, где я остановился, и явилась ко мне сама. Я ее когда-то знал шестнадцатилетней девочкой. Теперь она развилась и с ней можно было говорить о политике. Она хотела быть на Государственном совещании. Я объяснил ей, что никак этого устроить не могу. Точно так же урожденной княжне Шаховской я не мог достать билет.

А остановился я в какой-то невзрачной гостинице, недалеко от знаменитых Сандуновских бань, где я никогда еще не был.

Поэтому, оставив чемодан в гостинице, я отправился в эти бани пешком. Чем ближе я подходил, тем сильнее ощущал запах духов в воздухе, в конце концов ставший неприятным. И у самой бани определил, откуда он исходит.

В начале Февральской революции Петроград, как я уже говорил выше, наводнили цыганки. В Москве дело обстояло значительно хуже. Матушку Москву заполнили дамы легкого поведения, попросту проститутки. Они нападали на подходящих к бане мужчин, полиция им не препятствовала.

Отбившись от какой-то голубоглазой красавицы, я с удовольствием взял ванную. Но всеобщий распад отразился и внутри Сандуновских бань. Простыни и чехлы на диванах не были снежно-белыми. Я невольно вспомнил, что когда-то в Турции, скажем, в XVI веке, за неопрятное белье давали до двух тысяч ударов палками. Несчастный при этом распухал, как голубь, но выживал, если его засовывали в яму с конским навозом.

* * *

На следующий день в назначенный час я отправился к Большому театру, где назначено было Государственное совещание. Кони на фасаде были все те же в своей неподвижной классической красоте. Театр охраняли юнкера. Они были тогда самыми дисциплинированными частями и оставались таковыми до самого конца Гражданской войны. Они стояли на своих постах вокруг театра с винтовкой к ноге.