Тени, которые проходят - Василий Шульгин

— Что для этого нужно?

— Внесите 100 франков, чтобы немножко подучиться.

Я поблагодарил и ушел. Мне нужны были сто франков, иначе бы я к ним и не пришел. Так ни к чему я и не приладился.

Но в это время моего пребывания в посольстве я прочел во французской газете, что m-me Анжелина Сакко предсказывает судьбу и дает советы57. Я ее знал по Константинополю и сейчас же к ней отправился. Это посещение и последующее решило мою судьбу на всю жизнь, ибо в дальнейшем ось, вокруг которой я вращался, — это было желание разыскать моего сына в Советской России. Это вызвало мое путешествие в 1925 году в Советскую Россию, книгу «Три столицы», описывавшую это путешествие, и затем определило мою судьбу, когда я был в тюрьме, и, наконец, мою неожиданную карьеру в качестве актера кино в кинофильме «Перед судом истории»58.

Князь Илларион Сергеевич Васильчиков

Член Государственной Думы князь Илларион Васильчиков, племянник министра земледелия царского правительства, тоже был на Государственном совещании. Его жена, урожденная княжна Мещерская59, была та дама, которую я увидел на галерке во время своего выступления и понял, что мой слабый голос «с точки» звучит на весь театр. Они пригласили меня приехать к ним в их имение где-то под Петербургом.

У Васильчиковых я бывал и раньше в их петербургской квартире, необычайно красивой и совершенно оригинальной60. Очень длинный ряд лимонов в красивых кадках выстроился с двух сторон на беломраморном полу в очень длинной и узкой зале. Между лимонами кое-где стояли мраморные богини. И вдруг узкая зала переходила в круглую и образовывалась уютная гостиная. Из нее опять вытекала длинная зала. Когда она во второй раз сделалась круглой, я увидел камин, в котором пылали дрова…

На этот раз романс был как нельзя более реален, потому что догорала Россия. Догорала и княжеская ветвь Васильчиковых и Мещерских, и вообще Рюриковичей и Романовых.

Против камина были маленькие столики, где обычно пили чай в пять часов (five o’clock). От камина тогда пошел мне навстречу Илларион Сергеевич Васильчиков, высокий, с очень красивыми печальными от природы глазами. Он представил меня своим гостям. Я стал пить чай вместе с остальными. И стали говорить. О чем же? Все о том же, о чем печалился камин.

* * *

Поэтому естественно, что они пригласили меня в свое имение62. Это было как бы продолжением пройденного. Только камина не было, потому что был август и было тепло. Но печаль была, быть может, еще более глубокая.

Дом Васильчиковых был маленьким дворцом с колоннами в большом парке. Сначала мы пошли осматривать парк, несколько запущенный и чуть «сентябривший» от сильной жары.

В этом парке мне запомнились так называемые эоловы арфы. Это были инструменты, развешанные по деревьям, на них были струны, издававшие звуки, когда ветер пробегал по ним. Звуки очень меланхоличные, совершенно подходящие к обстановке.

Внутри дворец был обставлен соответственно. Кроме меня, гостей не было. Радушие и гостеприимство хозяев смягчали налет грусти, лежавший на всем. Вероятно, Васильчиковы проводили последние дни своей жизни в этом гнезде, которое по праву могло считать себя дворянским.

* * *

С князем Васильчиковым я увиделся еще раз в Киеве, сейчас же после воцарения гетмана Скоропадского.

* * *

В кулуарах Государственного совещания я познакомился с некоторыми лицами, в частности, со штабс-капитаном Виридарским, из черниговских дворян63. Этот человек также прошел со мною часть жизни, богатой разными приключениями, о чем скажу позднее.

И, наконец, я вернулся в Киев. Моя речь в Государственном совещании уже была передана в Киев и произвела хорошее впечатление и даже более. Этому способствовал Александр Дмитриевич Билимович, который слышал меня и расхваливал кому надо и не надо. Особенно на киевлян произвело [впечатление] мое заявление, что Киев желает держать крепкий союз с Москвой, начавшийся еще в 1654 году на Переяславской Раде.

* * *

В Киеве со мною произошли некоторые неожиданности. Не помню точно, какого числа, в три часа ночи подъехали две машины к моему скромному особняку. Стали звонить и стучать. Я спешно оделся и вышел в так называемую залу, то есть гостиную, и застал там «избранное» общество. Несколько человек в погонах, из которых один представился:

— Аносов, начальник городской милиции64.

И протянул мне какую-то бумажку.

— Мандат на обыск и арест.

Затем он вежливо попросил меня проводить его в мой рабочий кабинет. Кабинет у меня был, и в нем письменный стол тоже был, со множеством ящиков.

Аносов и другие стали рыться в ящиках, но они не нашли там того, что искали. Я не знал, чего они ищут, но материалы по делу Бейлиса и многочисленные письма, связанные с этим делом, не могли их интересовать. Однако они все это взяли и попросили меня после этого проводить их в спальню. В спальне ничего не нашли. Аносов предложил мне сесть в автомобиль. Со мною сели еще два лица, невидимых из-за темноты. Помчались. Я понял, что везут на Печерск. Чуть светало, когда мы остановились у дома губернатора. Меня ввели в какое-то помещение, где опять стало темно. Предложили сесть на скамейку. Двое сопровождавших опустились рядом. Севший справа сказал:

— Я такой-то (он назвал фамилию одного из главных полицейских офицеров города Киева дореволюционного времени, которую сейчас уже не помню).

А сидевший слева сказал:

— Вас? Арестовать? Завтра выпустим.

Затем погрузились опять в автомобиль и поехали дальше. В итоге я очутился в тюрьме. В какой, не помню. Посадили в одиночку. Когда стало светло, я прочел на стене знакомые фамилии: «Винниченко», еще кто-то.

* * *

Мои охранители исполнили обещание. Не в тот же день, то есть завтра, а послезавтра выпустили на свободу. Привезли домой, сказав, что я буду под домашним арестом шесть дней. Я охотно согласился, дав им обещание не выходить из дома, и на этом дело закончилось.

Затем через некоторое время выяснилось, зачем меня временно арестовали. Потому что во время так называемого «корниловского мятежа» поступила телеграмма на мое имя: «Ваше присутствие в Ставке необходимо». Подпись была, кажется, «Лодыженский»65. Я его не знал, но, очевидно, должен был знать. Телеграмма эта ко мне не попала, а поступила в «Комитет спасения революции», Этот комитет и распорядился меня изолировать, чтобы я не поехал в Ставку.

* * *

Итак, я в Ставку не поехал. Я остался в Киеве, где мое присутствие было более необходимо, чем в Ставке. В Киеве шла подготовка в Украинское Учредительное собрание. Это были третьи выборы по «четыреххвостке». Каков бы ни был результат этих выборов, они были последние свободные выборы в России. Для Киева эти выборы имели большое значение. Они должны были решить вопрос, считает ли себя Киев, по завещанию вещего Олега, матерью городов русских и, по наименованию Богдана Хмельницкого, землю вокруг Киева Малой Русью, или же город Кия поплывет по украинствующим болотам, имея преданного анафеме Ивана Мазепу на челе66. Решение этого вопроса конкретизировалось в том смысле, что, по закону, в Украинском Учредительном собрании от Киева должен был быть отдельный представитель. При таких условиях было очень важно, кого именно Киев изберет в Учредительное собрание.