Свет, который мы потеряли - Джилл Сантополо

Я закрыла глаза.

– И птицы, и синее небо, ни единого облачка, и люди идут по улицам, по своим делам, – продолжала я. – И доносится детский смех с детской площадки внизу. И никто не боится, что жизнь его может в любую секунду оборваться.

– А еще что ты видишь? – спросил ты.

– Эмпайр-стейт-билдинг. Его хорошо видно.

– Да. Стоит себе, крепкое и гордое здание.

– Да. Крепкое и гордое здание.

Я открыла глаза.

– А что, мне нравится, – сказал ты. – Спасибо тебе, Люси.

– Пожалуйста, – ответила я, хотя не вполне понимала, за что ты меня благодаришь.

– Ладно, мне надо ложиться, здесь у нас уже совсем поздно. – Ты даже зевнул посередине фразы.

– Хорошо. Спокойной ночи. И добрых снов.

Ты снова зевнул:

– Я очень рад, что ты ответила.

– А я рада, что ты позвонил.

Потом мы дали отбой, и я поняла, как много для меня значил разговор с тобой в этот день. Иначе день показался бы ущербным, неполным.

А ты? Ты тоже почувствовал нечто подобное?

Бывает так, что какие-то слова, фразы, имена людей застревают в мозгу и преследуют тебя изо дня в день. Не знаю, звучат они повсюду на самом деле или я просто напряженно жду их и поэтому сразу обращаю внимание.

После твоего звонка одним таким словом стало «Кабул». Вторым – «Афганистан».

И вот через три дня я услышала эти слова по Национальному общественному радио. Разбомбили американское посольство в Кабуле. Я сразу подумала о тебе. И, не успев даже сообразить, что делаю, схватилась за телефон.

С тобой все в порядке?

Я стояла и, не отрываясь, смотрела на экран, пока не увидела точки: ты пишешь ответ.

Жив-здоров. Даже не ранен. Меня там не было. А вот друзьям досталось.

Потом снова точки.

Хотя и со мной не совсем все в порядке.

Я не знала, что на это отвечать. Поэтому не ответила.

Прости.

Я частенько думаю, что на протяжении нашей жизни мы обретаем разных людей. В том числе и Людей – с большой буквы. Тех, к кому всегда обращаемся в случае крайней необходимости, на кого всегда можем положиться. Если нам повезет, такими Людьми для нас сначала становятся родители. Потом родственники. Друзья детства. Супруги.

Но ты, похоже, так и не обрел Людей, в отличие от большинства, потому что долго не сидел на одном месте, а может, в силу своего характера: уж такой ты был человек. Правда, у тебя была мама. Из «Фейсбука» я знала: ты частенько ездил с ней повидаться. И еще, я думаю, у тебя была я. Но во всем остальном у тебя было полно и знакомых, и друзей, с которыми ты делил кров, к которым время от времени ездил в гости, но рассчитывать на них в трудную минуту ты не считал удобным. По крайней мере, в то время, когда мы были вместе, и я допускаю, что и потом, ведь звонил ты всегда именно мне.

Однажды субботним днем зазвонил мобильник, и на экране я увидела твой номер. Мы с Виолеттой гуляли в парке Коксаки. Я раскачивала ее на качелях. Коксаки не официальное название парка. Просто прошлым летом Матео – сын Вивианы, моей знакомой, – и еще четверо ребятишек, поиграв здесь на детской площадке, подхватили вирус Коксаки. Вот Вивиана и заклеймила парк. Словечко прижилось, все живущие поблизости родители подхватили название с той же легкостью, с какой детишки подхватывают вирус, – и несколько месяцев никто сюда не ходил. Но здравый смысл подсказал нам, что за зиму вирус, скорее всего, погиб, и в тот день на качелях взмывала не только моя Виолетта.

Даррен в это время был с Лиамом в бассейне, на уроке плавания в режиме «папа и ребенок».

Я изо всех сил толкнула качели с Виолеттой и нажала на зеленую кнопку мобильника. И услышала в трубке всхлипывания. Виолетта подлетела ко мне, и я запустила ее в новый полет.

– Гейб! – сказала я. – В чем дело? Ты что, ранен? Где ты?

Послышался глубокий вдох.

– В аэропорту Кеннеди, – прозвучал ответ. – У меня умерла мама, Люси. Умерла, понимаешь?..

Потом я услышала, как ты задышал, после чего разразился бурными рыданиями. Сердце мое болезненно сжалось – так всегда бывает, когда я слышу плач Виолетты или Лиама. Или Джейсона.

– Ты в каком терминале? – спросила я. – У тебя еще есть время?

– В общем зале, – ответил ты. – У нас стоянка четыре часа.

– Сейчас приеду. Минут через сорок.

Я остановила качели. Я действовала автоматически, как всегда в критической ситуации – например, на работе, когда надо немедленно что-то предпринимать, соображать на ходу и делать вид, будто ничего особенного не происходит.

– Больше качаться не будем? – спросила Виолетта, болтая ножками и пытаясь снова расшевелить качели.

– Ви, – сказала я, – у нас с тобой есть очень важное дело. Надо срочно съездить в аэропорт, повидаться с одним мамочкиным другом. Ему сейчас очень грустно, потому что его мамочка должна надолго уехать, и он, наверное, плачет. А мы приедем и утешим его, пожалеем, и ему станет лучше.

Она подняла ручки, чтобы я сняла ее с качелей.

– Мамочка, мне тоже иногда бывает грустно, и я плачу.

– Да, – ответила я. – Мне тоже.

Я усадила Виолетту в коляску, посмотрела на время. Урок плавания у Даррена закончился, но после бассейна они обычно заходят в кафешку неподалеку, вместе с другими папашами и детишками. Я взяла себя в руки и позвонила ему. Да, сейчас мне придется непросто.

– Мне надо срочно ехать в аэропорт, ненадолго, – сообщила я Даррену; в трубке слышался лепет Лиама.

– Что? – рассеянно спросил Даррен. – Зачем это?

О тебе мы не разговаривали с того самого вечера после выставки. Я понимала: ему моя затея очень не понравится. Но я не могла тебя оставить вот так, одного, плачущего в аэропорту, в седьмом терминале. Снова все те же семена граната. Я обречена, как Персефона.

– Мне только что позвонил Гейб… Гейб Сэмсон, – выдохнула я. – У него умерла мать, и он сейчас в аэропорту. Ему очень плохо.

Даррен молчал. Слышно было, как Лиам повторяет одно и то же слово: «рогалик».

– А ты, значит, собираешься сделать ему хорошо, да? Нет уж…

– Но у него никого больше не осталось.

– У него и тебя не осталось. У него тебя нет, понятно? Да подожди ты минуту, сейчас куплю тебе рогалик, – сказал он Лиаму.

– Понятно. Конечно нет. У тебя есть я. И у Лиама. И у Виолетты. Но у него умерла мать. И он позвонил мне. Он не должен оставаться один в такую минуту. Ты бы захотел остаться в одиночестве, случись такое с тобой?