Свет, который мы потеряли - Джилл Сантополо

– А ты попробуй, – сказала Кейт.

– Да, а ты сядь на другую электричку. Сделай стрижку. Съезди куда-нибудь на выходные только с Томом. Девочек можешь оставить у нас.

– Ты серьезно? Присмотришь за ними в выходные? – спросила она.

– Конечно, – ответила я. – Заказывай билеты.

– А ты?

– Куплю другую туалетную бумагу.

Мы дружно рассмеялись.

Кейт на самом деле оставила на выходные девочек у нас, а сама с Томом укатила проветриться. А я купила бумагу «Шарман ультра софт». А смысл? Каждый день столько дел: о том позаботься, там присмотри, так что с рутиной даже легче, думать не надо. Выбрать другой сорт туалетной бумаги – на это же силы тратить нужно, а где их взять?

Однако разговор с Кейт заставил задуматься: действительно, порой кажется, пресновато мы с Дарреном живем. Но расслабляться нельзя: может случиться кое-что похуже рутины.

В ту зиму, через несколько месяцев после второго дня рождения Лиама, мы заболели всей семьей. Первой простудилась Виолетта, довольно серьезно, и уже неделю не ходила в садик. Она была вялая, не отпускала меня ни на шаг, и мое сердце разрывалось всякий раз, когда она задыхалась от кашля и в ее крохотной грудной клетке что-то клокотало. У тебя, Гейб, тоже разрывалось бы. Такая печальная, такая жалкая… Энни не отходила от нее. Даррен тоже неважно себя чувствовал, и, в довершение всего, сделка, которой он занимался, прошла не так гладко, как ожидалось, и он раздражался по каждому поводу, и с детьми, и со мной.

Дня через четыре мы с Виолеттой лежали на диване, прижавшись друг к дружке, Энни смотрела по телевизору передачу «Блистай!», а Лиам сидел на полу, играл в любимые деревянные паровозики. Даррен расхаживал по квартире с финансовым отчетом в руках, изучая его на ходу. Зайдя в гостиную в третий или в четвертый раз, он подошел ко мне:

– У Лиама из носа течет.

– Салфетки на кухонном столе, – подсказала я ему.

Он пристально посмотрел на меня:

– Я работаю. И в конце концов, кто у них мать?

– Прости, что ты сказал?

Виолетта вытерла мокрый нос о мой свитер.

– Я работаю, – повторил он.

Я изумленно уставилась на него. Порой он выдавал такое, что у меня невольно возникала мысль: «Неужели за этого человека я вышла замуж?» Нечасто, конечно, но бывало. Обычно – когда дело касалось ухода за детьми, моей роли в семье в качестве жены и матери.

Не говоря больше ни слова, я встала с дивана, взяла Виолетту на руки, сходила на кухню за салфетками и вытерла Лиаму нос.

Ночью я проснулась от плача Лиама. Мы совсем недавно сменили ему детскую кроватку с решетками на обыкновенную, но он все еще не понимал, что ночью может вставать самостоятельно. Я посмотрела на Даррена. Он тоже очнулся, правда не вполне.

– Лиам плачет, – пробормотал он, с трудом разлепляя веки.

– Слышу.

Мою голову словно набили ватой.

– Идешь к нему?

Это был не совсем вопрос.

– Угу, – промычала я, вылезая из кровати.

Подойдя к спальне Лиама, я увидела Виолетту в дверном проеме.

– Мамочка, он меня разбудил, – пожаловалась она и прошла за мной в комнату.

– Меня тоже, – отозвалась я, вынимая сына из постели. – Иди спать.

– А можно, я останусь?

Спорить сил не было.

– Ладно, – сказала я и повернулась к Лиаму. – Что случилось, деточка?

Плач Лиама затих, он только слегка поскуливал и хныкал.

Я вытерла ему лицо, по которому размазались сопли.

– Мне жарко, – сказал он; дыхание его было прерывистым.

Я коснулась губами его лба, как когда-то – лба Даррена перед самым Рождеством. Но я тоже болела, и на себя полагаться не стоило. Тогда я поставила сыну градусник. Он показал 101,4. Я тяжело вздохнула.

– Ладно, дружок. Хоть ты этого и не любишь, но я буду тебя лечить.

Я впрыснула в заднюю полость рта Лиама тайленол, вставила ему в рот носик кружки-непроливайки. Протестовать и сопротивляться у него из-за болезни не было сил. Он глотнул и закашлялся.

– Знаю, знаю, миленький, – сказала я. – Болеть не очень приятно.

– Болеть не очень приятно, – повторил он, и его нижняя губка задрожала.

Тут же закашлялась и Виолетта, прикрывая рот локтем, как ее учили в детском садике.

Да, вид у обоих был несчастный. Я чувствовала себя не лучше.

– А хотите, сегодня ночью будем спать все вместе?

Виолетта кивнула и полезла к Лиаму в кровать. Я устроилась посередине, положила головку Лиама себе на плечо, надеясь, что так ему будет легче дышать.

– Мамочка, я тебя очень люблю, – сказал он, закрывая глаза.

– И я тебя тоже очень люблю, – сказала Виолетта, прижимаясь ко мне с другой стороны.

– И я вас люблю больше жизни.

И тут я вспомнила о тебе, Гейб. Давно не вспоминала, но сейчас, в темноте, всплыл в памяти тот день, около года назад, когда мы вместе пекли булочки и ты чинил у нас стиральную машину. Вспомнилось чувство, охватившее меня при мысли, что и мы так могли бы жить, если бы все пошло по-другому. Интересно, как бы ты вел себя в ситуации, когда двое детей заболели? Встал бы с постели, сказав мне, чтобы я спала дальше, и пошел бы успокаивать плачущего ребенка? Захотел бы взять их к нам в постель, с насморком и температурой? Да, ты бы не стал ждать, что все это падет на меня, сам бы вытирал им сопли и прыскал в горло лекарство. Ни минуты не сомневаюсь в этом.

В ту ночь, обнимая в кровати своих детей, я представляла, что было бы, окажись на месте Даррена ты. Мы бы с тобой делали вафли для Виолетты и Лиама. Ты бы всегда надевал эту дурацкую корону. И все мы ходили бы в одинаковых рождественских пижамах.

Очнувшись, я подумала, что бредила из-за высокой температуры. Но, пожалуй, не только из-за нее.

Год 2013-й порой вспоминается как год разочарований и утраты иллюзий. Похоже, я то и дело не оправдывала ожиданий Даррена своими поступками. А он разочаровывал меня своей реакцией на них. Да и своими ожиданиями тоже. Он цеплялся к такой ерунде… Виолетта пошла в первый класс, и он решил, что мне надо позже уходить на работу – сначала провожать дочь в школу, хотя с этим вполне справилась бы Мария. Меня пригласили на конференцию в Лос-Анджелесе, а он хотел, чтобы я отказалась, потому что ехать надо было на шесть дней, и это, по его мнению, много – детям вредно так надолго оставаться без мамы. Он все еще пытался превратить меня в женщину, которую вообразил себе, составляя глупый список наиважнейших дел. Но он ведь не мой Пигмалион, а я не его Галатея.