Превозмогая желание - Стейси Кларк

строил все эти дни. В ту ночь я проснулся от того, что она трясла меня за плечо. Снова. Сначала я думал, что у меня дежавю, но её движения были настойчивыми, а голос испуганным.

– Макс, вставай. Проснись уже. – Она почти кричала.

Я вскочил с пола, не понимая, что происходит. Но по её взгляду видел, что что-то серьёзное.

– Макс, мне срочно нужно в больницу. – Из её глаз текли слёзы.

Я даже спрашивать ничего не стал. Кажется, я оделся так быстро, будто уже спал в верхней одежде. Помог одеться Лере, которая всё это время держалась за живот. Она хотела идти сама, но я и слушать не стал, подхватил её на руки и понёс до машины. Дорога до больницы показалась мне очень длинной, хотя ночью никаких пробок не было, и мы спокойно могли ехать. Я готов был гнать на красный свет светофора, вдавив педаль газа в пол, но на пути был только зелёный.

Всё то время, пока Леру осматривал врач, я занимался своим любимым делом. Самобичеванием. Я не верил в Бога уже давно. Но вспомнил молитву «Отче наш» и беспрестанно повторял её про себя. Когда Врач наконец-то вышел ко мне, в моих глазах была немая мольба, а сердце так колотилось, что, наверняка, его было слышно в пустых коридорах больницы.

– Вы муж Валерии Щербаковой? – спросил он, поравнявшись со мной.

– Да, – не задумываясь сказал я.

– Мне жаль, но у вашей жены замершая беременность. Нужна срочная операция. Мы оставляем её в отделении. Если хотите, можете подождать до окончания операции.

– С ней всё будет в порядке?

– Будем надеяться на лучшее. Извините, мне пора.

В последний раз я плакал, когда узнал, что мама тяжело больна. Ни на её похоронах, ни на похоронах бабушки, ни на похоронах брата я не давал волю своим слезам. Но в тот момент они текли сами собой, оставляя мокрые дорожки на моих небритых щеках. Что может быть хуже потери мужа? Только потеря ребёнка. У меня опустились руки.

Глава 27

Если положить на одну чашу весов жизнь, в которой нет Леры. Жизнь, к которой я привык за все эти годы. Она как бы есть, но её нет. Можно просто не думать об этом. Пусть она существует где-то в параллельной вселенной, наплевать. Изредка вспоминать её, тосковать о невозможном. Я смирился. А на другую – жизнь с ней в четырёх стенах: дышать одним воздухом, чувствовать кожей её боль, видеть её страдания. Смотреть, как она кубарем летит вниз, даже не пытаясь схватиться по пути за протянутую ей руку помощи. Даже при таком раскладе я выбрал второй вариант. У нас у всех есть право выбора.

После того, как Леру выписали из больницы, она какое-то время ходила по дому, как приведение. Отказывалась есть, пить, жить. Единственное, о чём она меня попросила, это не говорить родителям. Они не знали о её беременности. Они с Дэном просто не успели им об этом сказать. Не успели порадовать. А сейчас это было просто бессмысленно. Хватит им переживаний.

Я не знал, как поддержать её. Да и нужна ли ей моя поддержка? Наверняка она думала, что мне от того, что случилось, стало даже легче. Для неё я по-прежнему оставался бесчувственной скотиной. Я это видел в её взгляде, в её поведении. Она с какой-то брезгливостью смотрела на меня, будто я кусок дерьма, валяющийся на её пути. Она не выгоняла меня, но и не подпускала ближе, чем на метр. Отстранялась, если я подходил слишком близко, словно от огня. Любой нормальный человек давно бы ушёл, не выдержав такого отношения. Но я был ненормальным. И дело не в моём обещании брату. Дело в боязни потерять последнего близкого человека на свете. Я цеплялся за неё, как за соломинку.

Я устроился на работу и был рад возможности хотя бы днём отвлечься от всего происходящего. Мы с ней практически перестали пересекаться. Я уходил, когда она ещё спала, а когда приходил, она запиралась в своей комнате. Иногда она это делала демонстративно. Будто тыкала меня носом в то, что я нежеланный гость в этой квартире. Всё это время она строила между нами высокие стены, пока я ждал подходящего момента, чтобы пробиться сквозь них.

В какой-то момент я стал находить пустые бутылки из-под вина, оставленные словно мне в укор на кухонном столе. Я стал коллекционировать их в своей комнате, составляя бутылку за бутылкой вдоль стены. Они были напоминанием о том, что я слаб, немощен и бессилен. Я не слышал, что Лера плачет уже давно, с тех пор, как она потеряла ребёнка, но время от времени продолжал сидеть по ночам у дверей её комнаты. Было бы проще, если бы она выплакала всю свою боль. Нет ничего хуже держать всё в себе. Я как никто другой знал об этом.

Самыми тяжёлыми днями в дальнейшем для меня стали выходные, потому что Лера стала уходить ночевать к своим родителям. До этого у нас случился единственный нормальный диалог за все два месяца совместной жизни.

– Я сказала родителям, что ты уехал обратно.

– Ты соврала им. Я никуда не уехал и не собирался.

– Они просили тебя присмотреть за мной, пока всё не наладится. Всё наладилось.

– Ничего не наладилось, Лера. И ты об этом знаешь.

– Мне уже гораздо лучше, Макс. А тебе стоит задуматься о том, что пора бы и честь знать. Я не нуждаюсь в няньке. Я взрослый человек и могу сама справиться со всем.

– Я вижу, как ты справляешься. Ты хоть раз заглядывала в мою комнату?

– Мне там делать нечего. Прибирайся в своей комнате сам.

– Если ты не заметила, я прибираюсь. И не только в своей комнате. Но речь сейчас не об этом. А о коллекции бутылок, которая накопилась за это время.

– Это моя жизнь, Макс. Я делаю, что хочу. Не тебе судить меня.

– Мне просто завидно, – фыркаю я. – Ты ни разу не позвала меня с собой пропустить бокальчик-другой. Вместе пить гораздо интереснее.

– Тебя слишком много в моей жизни.

– Тебя от меня тошнит?

– Можно сказать и так. Буду ночевать на выходных у родителей. Раз уж ты не собираешься покидать меня, так меньше вероятности, что они нагрянут ко мне без