Янтарный след - Елизавета Алексеевна Дворецкая

сама страна Туони – черная бездна, полная неисчислимых искр отживших душ, ожидающих нового рождения. Они были неразличимы, как мельчайшие частицы земли, но все вместе создавали силу, которую не одолеть никому, как никому не обхватить руками небо. Даже богу.

Стены мертвых остались позади, но у Снефрид еще долго по спине бежали мурашки от ощущения, что эта бездна смотрит ей вслед.

Вот впереди показались огни. Меелит протрубил в рог, ему ответили два или три рога. Чем дальше, тем больше становилось огней; вспомнив стены мертвых, Снефрид подумала, уж не духи ли вышли из сумерек навстречу живым. Показалось селение. Перед ним собрались десятки людей с факелами в руках. Здесь уже знали, что «Меелит привез богиню», и всем хотелось на нее посмотреть. Стоял громкий гул от неразборчивой, незнакомой Снефрид речи.

Меелит ехал впереди, Снефрид за ним. Толпа расступалась, но теснилась близко, со всех сторон Снефрид окружали озаренные факелами чужие лица. Мужчины были в шапочках, украшенных спиральками из бронзовой проволоки, в черных или синих облегчающих коротких кафтанах; женщины в синих накидках и белых головных покрывалах. По сторонам дороги довольно тесно стояли бревенчатые дома под тростниковыми крышами, с известковыми плитами в основании стен.

Подъехали к одному из таких домов. Меелит сошел на землю, Лейви помог Снефрид тоже спуститься с седла. У дверей стояли несколько женщин – молодые и старые, с белыми покрывалами на головах. Кроме белых сорочек, на них были безрукавные синие платья, белые передники, а на груди с двух сторон приколоты застежки с длинными цепочками из бронзы, начищенными и блестящими. Свет факелов играл в любопытных глазах. Если иные из эйстов-мужчин могли бывать по торговым делам и на Дневном острове, и даже на Готланде или в Бьёрко, то женщины не покидали своих селений и уроженку Северных Стран видели впервые. Платье и украшения Снефрид вызывали у них изумление, и ей не требовалось каких-то особенных уборов, чтобы выглядеть в их глазах существом из иного мира. Как и им – для нее.

Самая старшая из женщин, морщинистая, гуще других увешанная цепочками и браслетами, выступила вперед, подала Снефрид бронзовую чашу и что-то сказала.

– Привет и здоровья тебе, хозяйка! – ответила Снефрид, не дожидаясь, пока Арво переведет. – Да пошлют боги мир и изобилие твоему дому, здоровье и благополучие родичам!

В чаше оказался вареный мед, и после целого дня в море у Снефрид зашумело в голове. Только бы они не потребовали от нее каких-то великих дел прямо сейчас!

Женщины провели ее и Лейви в дом, усадили за стол. Вслед за ними вошло еще немало народа – все скамьи были заняты, люди теснились по углам. Горел огонь в углубленном очаге, обложенном камнями. Гостям подали еду – хлеб, сыр, кашу из ячменя. Старшая женщина разливала мед в глиняные кружки. Меелит и Арво много говорили – рассказывали соплеменникам о том, как встретили богиню. Снефрид ощущала на себя десятки пристальных взглядов, и больше всего ее заботило, как бы не заснуть прямо за столом.

– Эй, старик! – Хамаль окликнул Арво. – Богине нужен отдых. Устройте ее, чтобы она могла спокойно поспать, иначе у нее не будет сил помогать вам!

– Завтра мы пошлем гонцов к Костасу, – сказал Меелит. – Пока он не приехал, богиня может несколько дней отдохнуть. Сейчас ее проведут в дом.

Для ночлега Снефрид и ее людям отвели отдельный дом, неподалеку от этого. Уже совершенно стемнело, и провожали ее туда при свете факелов. Народ до сих пор толпился между домами, и даже засыпая, Снефрид слышала из оконца гул непонятной речи.

Прошлую ночь она провела на Дневном острове. Позапрошлую – в корабельном стане. Шаг за шагом она уходила все дальше от своего и понятного, и вот теперь она – во владениях эйстов, совершенно чужого ей народа. И речь их, и облик сильно отличались от привычного ей, и Снефрид засыпала с прочным ощущением, что попала в иной мир…

Такое же ощущение было у нее, когда она сошла с корабля на Дневном острове, но через несколько дней оно прошло и Дневной остров стал казаться обыкновенной землей, разве что плоской. Таков иной мир – если идти за ним, он будет отступать, расступаться, пропускать все дальше… или заманивать? А когда опомнишься, оглянешься – путь назад, к знакомому, уже исчезнет, как след на морских волнах.

* * *

…Я сидела на простом поваленном дереве на краю поляны, но Хедин, когда меня увидел, был так поражен, что этот ствол показался ему золотым троном. В тот раз мне приходилось быть красивой, и я была красивой: платье всех оттенков свежей зелени, ожерелье из цветов и ягод земляники, ландыши в золотых волосах. Когда я сидела, волосы доставали до самой земли и окутывали меня блестящим плащом. Только с цветом глаз я ничего не смогла поделать – они оставались черными, как беззвездная ночь, как бездны Хель. Я назвалась именем Гёндуль – той, что первой из валькирий бросила меня и ушла к Одину. Это была моя маленькая месть, хотя я понимала: в этом деле Один прикрылся мной и не позволит мне избежать осуждения. Ведь иначе оно пало бы на того, кому был нужен этот раздор конунгов-побратимов, – на него самого, а этого он не допустит.

Разговорить Хедина не составило труда – такие люди всегда охочи до разговоров о собственных подвигах. Чем больше он говорил, тем больше горячился. У меня в руках был рог с пивом – я кое-что над ним нашептала. Хедин охотно у меня его принял, а когда выпил – забыл о том, что уже состязался с Хёгни и убедился, что они во всем друг другу равны. Честность и верность покинули его, а взамен пришли похоть, безумье и беспокойство, которые он принимал за храбрость, – последнее из трех духовных сокровищ, что старше даже асов и ванов.

– Может, ты и не уступаешь Хёгни в отваге и силе, – говорила я, будто сомневалась в этом, – но есть кое-что, в чем он без сомненья тебя превосходит, и об этом знают все на свете!

– Что же это такое? – нахмурился он. – У меня лучший на свете меч, с рукоятью, обвитой золотом! У меня лучшие на свете рога и чаши для пира, окованные серебром! У меня лучшие на свете кони, цветные одежды! Мой боевой корабль по величине и великолепию не имеет себе равных во всех Северных Странах!

– И все же есть некое сокровище, которое не скуешь, не купишь и не построишь. У Хёгни