Добровольно проданная - Наталья Шагаева

— Что вы здесь делаете? — зачем-то спрашиваю я, привлекая к себе внимание,

Женщина вздрагивает от неожиданности, поднимает глаза, замирает на мгновение, рассматривая меня, а потом усмехается:

— А ты что здесь делаешь?

София

— Я пришла к Константину, — спокойно сообщаю. У меня нет обиды или злости к этой женщине, она по-своему несчастна. Как и все те, кто посмел влюбиться в Адамади.

— Зря пришла, — с присущей ей язвительной усмешкой сообщает она мне и продолжает что-то листать в компьютере,

— Позвольте мне решать, — разворачиваюсь, чтобы проверить комнаты, хотя понимаю, что Виктория не лжет. Нет в этом доме никого, кроме нее.

Я не чувствую его здесь.

Поднимаюсь на второй этаж, подсвечивая себе путь телефоном. Нет здесь никого, зря я приехала. Все равно толкаю дверь в его комнату, нащупываю выключатель и зажмуриваюсь от яркого верхнего света. Константина нет. Но есть его запах, все пропитано горьким ароматом его парфюма и терпким запахом его тела. В отличие от гостиной, здесь вся мебель на месте, на комоде его часы и кожаная записная книжка, а в кресле небрежно брошенные пиджак и рубашка. Словно он куда-то собирался второпях.

Глаза привыкают к свету, оглядываю стены и замираю на месте. Над кроватью висят мои фотографии. Три больших фото, сделанные им в этой комнате. Мое лицо закрыто волосами, видны только губы — яркие, потому что я их искусала от волнения — и его сильная рука, сжимающая подбородок. Моя грудь прикрыта локонами волос. И я на кресле, с откинутой головой. Красиво, лица не видно, только детали. Эротично, профессионально, словно для журнала. Я и сама себя здесь не узнала бы.

Подхожу ближе, рассматриваю фото. Адамади явно не любитель в фотографии. Внутри зарождается что-то очень болезненное и в то же время волнительное, трепетное. Он жил здесь, спал, переодевался, а я была рядом. Мне еще больше хочется его увидеть. Очень хочется. Какая-то ненормальная потребность — заглянуть в его серые холодные глаза.

Выключаю свет, покидаю комнату Константина и спускаюсь вниз. Набираю номер Адамади, но мне отвечает электронный голос автоответчика. Возвращаюсь в кабинет к Виктории. Женщина, как всегда, собрана: в черной блузке с высоким воротник, в белоснежных брюках с поясом; а на лице следы усталости. Мне даже кажется, что она постарела, морщинки вокруг глаз стали глубже.

— А вы что здесь делаете ночью?

— Выполняю его поручение. Адамади, знаешь ли, ему плевать, сколько времени, — цокает она.

— Вы до сих пор работаете на него? — растерянно спрашиваю я, осматривая кабинет.

— Ой, будто ты не знаешь. Сослал он меня по твоей милости подальше, в филиал. Все в духе Адамади, наказание повышением. И вроде зарплата больше, и должность руководящая, а похоже на ссылку, — выдыхает она.

— Я здесь ни при чем. Вы сами-то верите в то, что я могу повлиять на решения Константина? — спрашиваю, а Виктория, как всегда при общении со мной, снисходительно смеется. У этой женщины такая сильная аура превосходства.

— Верю. Все, что сейчас происходит, — по твоей вине, дорогуша, — отвечает она, обводя руками бумаги.

— Точнее, все рухнуло из-за тебя, — с сожалением выдыхает она. — По твоей вине рухнула империя… Все к черту! И ты даже не подозреваешь, как тебе повезло… И даже не сможешь этого оценить… А моя жизнь рухнула… — она уже не язвит, падает в кресло Константина, берет со стола тонкие сигареты и прикуривает. Молча сажусь на край кожаного дивана и сглатываю. — Он все разрушил. Уезжает естественно, берет все ценное с собой: тебя, вашего ребенка, активы. А я, отдавшая десять лет жизни, оказываюсь ненужным элементом, — задумчиво произносит она, глядя, как рассевается дым от длинной сигареты. Молодость всегда выигрывает, — усмехается, глубоко затягиваясь. — Знаешь, я ведь люто тебя ненавидела, даже строила планы, как тебя вышвырнуть из его жизни, а потом поняла, что все это зря… Дело не в тебе, дело во мне… Он никогда не полюбит и не оценит моих жертв… Он оставляет мне хорошие отступные, развитие и высоты, но забирает себя… Откупается, — ее голос срывается, Виктория закрывает глаза и покачивается в кресле.

— Вы знаете, где он сейчас? — я смотрю на эту женщину по-другому. Несмотря на то, что она сейчас наговорила, во мне появляется уважение. Виктория преданна Адамади до конца. Хочется ей счастья. Чего-то женского и очень личного. Она слишком строга, даже к себе. Слишком сильная — это отпугивает мужчин.

— Я-то знаю, — отвечает она, глядя в потолок.

— Скажите мне? — тихо спрашиваю, не надеясь на положительный ответ. Виктория молча усмехается и качается в кресле. Тишина, она не отвечает, докуривает сигарету, тушит ее в пепельнице и вновь принимается за бумаги.

Непонятно, чего жду, минут десять еще наблюдаю за Викторией, которая делает вид, что я пустое место. Набираю Константина, но мне по-прежнему отвечает автоответчик. Поднимаюсь с места и иду на выход.

— Он в доме у озера! — кидает мне вслед Виктория. Останавливаюсь, разворачиваюсь. Я четко понимаю, о каком доме она говорит, и по телу бежит холодок.

— Где это?

— Минут сорок езды отсюда. Твой охранник знает, — отвечает она и вновь принимается за работу, показывая, что разговор окончен.

Константин

На часах полночь. Звенящая тишина. Слышу стук собственного сердца. Темно, горит лишь напольное бра, источая теплый свет, кидая отблески на большое фото Анны. Я сижу напротив, в кресле, глотаю коньяк из бутылки, периодически ей салютуя. Пить в одиночестве — это моветон, но я давно не вписываюсь в рамки нормальности.

Все продано, активы слиты и выведены на левые счета. Компания — банкрот. Полный крах, но акционеры узнают об этом через неделю, когда меня уже давно не будет в стране. Дом забирает Дым, ему давно нравился мой особняк. Как бы он ни сопротивлялся, я ему его подарил. Вся остальная недвижимость уйдет постепенно от лица Вадима. По сути, остался только этот дом. И продать я его не могу. Это мой склеп, я здесь планировал сдохнуть, когда придет время. Но судьба расставила другие приоритеты.

— Осуждаешь? — обращаюсь к портрету Анны и делаю еще глоток коньяка. Алкоголь жжёт пустой желудок, но мне плевать. Душа горит так, что, кажется, в аду прохладнее. — Она юная, совсем девочка. А я старый мудак для нее, — ухмыляюсь, всматриваясь в глаза Нюты. — Тебе это не понравилось бы. Я купил ее. Вот так, цинично, как товар. Для того чтобы удовлетворять свои потребности. Невинную купил. И жестко лишил девственности, наслаждаясь ее эмоциями. Мне тогда было так нужно, я искал, чем заполнить эту черную дыру в груди.

Замолкаю, глотая коньяк. Уже влил в себя полбутылки, тело тяжелеет, а в голове ноль. Чистый разум, полное сознание, и душу выворачивает.

— Ну что ты так смотришь на меня?! — повышаю голос. Портрет стоит на полу, приставленный к стене. Хватило сил только снять его со стены, а вот убрать подальше — не хватило. — Да, это все я! Твой уход меня кардинально изменил. Ей было страшно и больно со мной, а я этим наслаждался. Он такая живая, открытая, уязвимая, все эмоции написаны на лице. Распахнёт свои огромные глаза и губы кусает, считая меня монстром. Но самоотверженно терпит и все принимает. В ней силы больше, чем во мне. И цели, в отличие от моих, благородные, во имя спасения матери.