Асино лето - Тамара Михеева

— Не лезь! Отстань от нее! — вступилась Карина и подсела с другой стороны. — Ты нервы успокаиваешь, да? У меня бабушка тоже все время что-нибудь вяжет, когда нервничает, но и распускать можно, тоже помогает.

Ася не ответила. Нервы здесь ни при чем. У нее вообще никаких нервов больше нет. Все ее нервы в лесу остались, на Купальную ночь.

— Нет уж, это уж слишком! — прошипела Настя Вигилянская. — То волосы обкромсала, то свитер! Я с ней в одной палате жить не собираюсь!

Ряд, еще ряд, еще одна полоска.

— Это у нее от встречи с Белым монахом, — прошептала Аленка. — Я вам говорила, а вы не верили.

Девочки только отмахнулись. А Варя внимательно посмотрела Асе в глаза.

— Это ты из-за Кольки, да? Из-за вчерашнего?

— Что? А что было вчера?

— Разве ты не слышала? Лена у себя плакала. Врачи сказали окончательно, что Колька не поднимется, останется инвалидом… Ты куда?!

Кукла получилась славная: разноцветная, кудрявая, смешная. У Сдобной Булочки Ася попросила для нее красивое платье и заколку для волос. Глафира осталась довольна. Сбегала в песочницу, и через минуту Ася уже летела над лесом, сжимая в руке оранжевое стеклышко.

Ася осторожно присела на край кровати. Долго смотрела на Кольку. На его лицо падал свет уличного фонаря. И в этом желтом неярком свете его лицо было очень красивым и очень спокойным. Ася смотрела на него, сжимала в руках теплую бутылку с оранжевым донышком и думала о том, что сказала ей Варя. О том, что Колька останется инвалидом. Она вспомнила, как в первый день ее дразнил Мартыш, а Колька протянул ей руку. Он тогда еще посмотрел ей в глаза, долго и серьезно. Глаза у Кольки светло-зеленые, а ресницы длинные и темные, поэтому глаза кажутся яркими, как светлячки вечером в траве. Наверное, в такие глаза, как и на светлячков, долго нельзя смотреть — память потеряешь. Но Ася долго смотреть еще и не пробовала.

Она потерла коленки. Кожа на них была содрана и болела. Ася побоялась лететь с зельем из Грозового дома, всю дорогу шла пешком. Кондрат Тарасович попросил стаю светлячков освещать ей дорогу, и они летели чуть впереди звездным облаком. Зелье Ася держала в руках и шла, как по гвоздям, — так боялась споткнуться и разбить драгоценную бутылку. Каждый корень обходила, каждый камешек. И уже около самого изолятора споткнулась на ровном месте. Бутылка выскользнула из рук и упала в траву. Ася лежала, уткнувшись в асфальт и не могла пошевелиться. Боялась, поднимет голову и увидит, что случилось непоправимое: вместо бутылки с оранжевым дном — светящаяся жидкость растекается между стеблей травы, и прозрачными айсбергами торчат из нее осколки… Наконец, она приподнялась на корточки, облегченно выдохнула. Бутылка не разбилась, лежала в траве и мягко светилась. Светлячки повисли над ней и тихо стрекотали крылышками. А коленки Ася опять в кровь содрала, как в начале лета…

Колька дернул бровями и проснулся. Распахнул глаза, будто и не спал вовсе.

— Па-ашка, — прошептал он. — Опять снишься, да?

— Опять.

— Это хорошо. А то совсем не приходишь. Как Юми?

— Мама домой забрала.

Колька вздохнул, облизал сухие губы, наверное, пить хотел. И вдруг заговорил быстро-быстро:

— Слушай, Пашка, я тебя сейчас кое-что скажу, потому что во сне можно. Мне это очень надо сказать, а так я… ну, в общем, не решусь я, когда не во сне. Думаешь, может, что я злюсь на тебя, что свалился? Думаешь, из-за тебя? Нет, я сам во всем виноват. Потому что дразнил тебя, но это я, понимаешь…

— Не надо! — вдруг испугалась Ася.

— Нет уж! Пришла — слушай! — строго сказал Колька. — Просто ты мне очень нравишься. Правда. Вот.

Он замолчал, но смотрел Асе в глаза, будто ждал ответа. Ася прижала бутылку к пылающим щекам. Сердце остановилось как вкопанное и не желало двигаться с места. Она протянула Кольке бутылку.

— Коль, выпей, а?

— Это что — яд?

— Яд, яд, пей.

— Скажи: «Кукумбер» — выпью.

— О, господи! Кукумбер, пожалуйста, выпей.

— Сейчас?

— Да, при мне. Это очень важно.

— Ну, пожалуйста, если очень важно. Только… Ну, помогай тогда.

Ася взяла с тумбочки ложку для лекарств, налила в нее зелье.

— Светится… — удивился Колька. — И вправду яд.

Медленно и осторожно Ася поила Кольку.

— Ничего, вкусненький такой яд, клевером пахнет.

Бутылка опустела, Ася сжала ее в руке и сказала:

— Спокойной ночи, Кукумбер. Выздоравливай.

— Спокойной ночи, Пашка-букашка. Завтра же все пройдет.

Ася вздрогнула, скрестила пальцы, чтобы не сглазить, и вылетела в окно. Она резко набрала высоту, поднялась выше деревьев, к самым звездам, в холодное и темное небо. Там она замерла на секунду, подставив ветру лицо, и стала камнем падать вниз. Только у самой земли затормозила. Мягко упала в траву, легла ничком и горько заплакала — так, что сердце на куски.

Недалеко от нее сидели на бревне Сева, Горыныч и Еж. Смотрели на Асю, вздыхали.

— Ну, чего она? — протянул Сева, сам готовый расплакаться от жалости и тревоги. — Будто ничего не вышло.

— Да нет, — вздохнул Горыныч, — переволновалась она.

— И устала, — сказал Еж. — Столько всего…

— Может, подойдем? — предложил Сева через несколько минут.

— Пусть выплачется. Говорят, это иногда полезно.

Понемногу Ася успокоилась. Села. Повсхлипывала. Повздыхала. Внутри у нее было пусто, как в бутылке с оранжевым дном. Медленно побрела Ася по лагерю, не заботясь, что кто-нибудь ее заметит. Неслышно и невидимо проводили ее гномы до окна.

Едва солнце позолотило стволы сосен, Ася проснулась от стука в окно. Три сияющих гнома прижались носами к стеклу. Ася вскочила, открыла створку. Она смотрела на Горыныча, Севу, Ежа и не решалась спросить о главном. Не знала, знают ли они главное. А гномы, как назло, молчали, только улыбались. Наконец, Горыныч сказал:

— Тебя, Прасковья, как-то неправильно назвали. Надо было Соней.

— Все главное проспишь, — сверкнул глазами Еж.

— Мы у Кольки были, — сжалился Сева.

Ася отвела взгляд: по дорожке бежали Пятнашка и Буль, прошмыгнула по стволу сосны рыжая белка, где-то недалеко, в лесу, протрещала сорока… Ася боялась спрашивать и боялась услышать.

— На лавочке сидит. На солнышко смотрит.

— Про тебя спрашивал.

— Ну, то есть, он бы спросил, если бы мы были знакомы.

— Да нет, он спросил, но только не вслух, а глазами…