Кризис человечества. Выживет ли Россия в нерусской смуте? - Михаил Делягин

Возникло кейнсианство. Оно потом переросло в неокейнсианство. По крайней мере, это была серьезная экономическая доктрина, которая определила роль государства, его участие в жизни общества и экономики.

1944 год — Хайек, «Дорога к рабству». Концепция тоже возникла не на пустом месте. Он наблюдал за тем, как развивались две тоталитарные системы — немецкая в фашистской Германии и советская в сталинской России. Пришел к выводу, что нет ничего милее и слаще, чем свобода, за свободу можно все отдать, и что это — самое главное. Его экономическая доктрина. Не только его, может быть, а всех тех людей, которые себя называли либералами и развивали либеральную экономическую доктрину, — она базировалась на этом. Свобода человеческая может возникнуть и больше разворачивается там, где больше экономической свободы и меньше государственного вмешательства. Мы знаем о многих диктатурах. Знаем, как теория Хайека дожидалась своего часа, пока к власти не пришли Маргарет Тэтчер в Великобритании и Рональд Рейган в Америке. То есть его идеи не сразу были восприняты, но тем не менее пришли на смену кейнсианским подходам.

Ставится сегодня вопрос, но я не знаю на него ответа, потому что не занимаюсь наукой или теорией. Сегодняшний кризис — это кризис экономических доктрин, или же доктрины эти уже сформулированы, и в их рамках мы можем просто находить, чего больше и чего меньше. Возможно ли ожидать, что при размышлении над современной ситуацией возникнут новые экономические доктрины и новые подходы, или просто это будут вариации на заданную тему?

Кстати, я еще не закончил последний тезис по этимологии. Я процитировал греческие корни этого слова. Что касается основного значения слова «кризис» в новоевропейских языках, то оно звучит так: переломный момент, тяжелое переходное состояние, обострение, опасное и неустойчивое положение. Если мы говорим, что переломный момент, то от чего и к чему? Имеется ли в виду, что это переломный момент в жизни всего человечества или в рамках отдельно взятых стран? Если это тяжелое переходное состояние, тоже от чего и к чему? Если опасное и неустойчивое положение, то в чем это заключается? В чем опасность этого положения? Как сформулировать конкретно этот вызов?

Если мы теперь вернемся к ценностям, то были времена, когда важной ценностью было «Я мыслю — значит я существую». Был все-таки некий примат интеллекта. Если мы говорим сейчас на уровне массового сознания, то, цитируя известных авторов, можно сказать: «Я покупаю — значит я существую». Это тоже ценностный ориентир. Если мы говорим о макроэкономических подходах, то, что является сейчас ценностью? Рост — рост любой ценой, ради Бога — рост. Путем пренебрежения всем: ценностями, экологией, окружающей средой, отношениями между людьми — прежде всего и почти исключительно экономический рост. Этот же критерий оценки дают всему миру международные финансовые институты.

Вопрос:

— По поводу этимологии кризиса я все понял. А рост?

— Это критерий оценки деятельности государства. Если мы говорим о критерии оценки компании, то это — объемы продаж и финансовые результаты. Вот вам и рост.

Мы наблюдали, что за последние десятилетия появилось новое понятие корпоративной культуры. Каждая уважающая себя публичная компания имеет собственный кодекс корпоративного поведения и управления. При этом смысл или миссия, которую они формулируют, сводится обычно к чему: покупайте мои товары и услуги, и вы будете счастливы. Только с моими товарами и услугами вы будете счастливы. В этом и заключается их главная ценность. Так ли это — большой вопрос.

Заканчивая свое выступление, я хочу напомнить старика Канта — прежде чем создавать свои сложные системы, над которыми мы ломаем голову, он задал сначала три вопроса, звучавшие очень просто: что я могу знать, что я могу делать, на что я смею надеяться? Прошло определенное время, и он ломал голову над ответами на эти вопросы. Потом добавил четвертый кантовский вопрос: а что такое человек?

Я считаю, что, размышляя на тему кризиса, мы должны не забывать и искать ответы на эти вопросы. Мне кажется, что один из важных вопросов — что у нас изменилось в ценностных подходах? На любом уровне — национальном, транснациональном, корпоративном и т. д. Что мы можем себе позволить? Например, у американцев есть «In God we trust». Они могли себе позволить на своей национальной валюте продекларировать свою функцию. Можем ли мы сказать сегодня, что Америка — это страна с определенной миссией, которая не просто правит миром, но и несет некую ответственность за то, чтобы народы не перессорились? И в этом видит свою миссию. И мы, Россия, которая несколько последних столетий имела свою миссию, — вспомним «Третий Рим», вспомним строительство нового общества, — последние двадцать лет не имеем этой миссии. Вопрос: нужно ли ее иметь, в чем она будет заключаться? Спасибо.

Игорь Владимирович Костиков:

— Спасибо большое. Начну с того, что, может быть, многие помнят 23-й, 24-й, 25-й съезды КПСС. Всеобщий кризис капитализма в условиях социалистической революции. Сейчас наша дискуссия и дискуссия в прессе начинают походить на те дискуссии, которые проходили тогда. Те выводы, которые делались, в общем-то, разрабатывались в институте, в котором я тогда работал. Мне казалось, что все эти вещи в прошлом.

На самом деле, на мой взгляд, кризис — как уже сегодня прозвучало в выступлениях — находится за пределами экономики. Это — кризис морально-этических ценностей в первую очередь. Вот в этом ракурсе надо смотреть на кризис. Потому что, по моему мнению, институт частной собственности как таковой эффективно функционирует только тогда, когда есть определенные морально-этические ценности в обществе.

Причем, на мой взгляд, уровень разброса очень большой. Одно дело — в Соединенных Штатах, другое дело — у нас. Совершенно разные состояния.

Мне кажется, что не следует забывать о том, что кризис начался не в 2008 году, а в 2007 году. В общем-то, кризис морально-этических принципов в бизнесе США начался тогда, когда пошла целая череда скандалов. Тогда уже было понятно, что система не обеспечивает функционирование института частной собственности. После этого были приняты способы сохранения собственности, которые в тот момент могли как-то положительно повлиять. В Европе тоже попытались что-то предпринять. Тоже до конца это не было осуществлено, потому что скандалы нарастали вширь и вглубь.

Понятно, что дело в системе регулирования. Но что такое регулирование финансового рынка в целом? Это попытка организовать систему соблюдения моральных принципов для функционирования на финансовом рынке. Потому что главная задача частной собственности — это получение прибыли. Здесь есть другая сторона — за счет кого она будет получаться. Я могу сказать, что эта проблема, на мой взгляд, является ключевой и у нас, и на Западе. Она касается не только, собственно говоря, финансового рынка, но и других сфер. Я могу согласиться, что это касается и экологических, и национальных, и социальных и т. д. Во многих вещах это связано, по моему мнению, именно с тем, что развитие капитализма привело к тому, что моральные ценности, на которых он базировался, ушли далеко назад, и эффективность системы перестала поддерживаться.